точно еще он сам не знает, когда поедет, но ты о его приезде можешь справиться у отца Андрея Сергеенко460, Medon (S. et О.) 7 av. Alexandre Guillemant. Ванёк, я твои духи все берегла и берегу, не душиться же было в таком вертепе как это у нас тут было всю зиму. Душистый горошек, в натуре, обожаю… но зачем же ты еще и еще шлешь? Какой верно чудесный аромат?! Ванечек, а когда же я тебе-то хоть что-нибудь смогу послать?! Бывает ли у тебя старушка Анна Васильевна? Хорошо ли она за тобой ухаживает? Напиши обо всем. Мнение Меркулова о «там» такое же, как у тебя, от личного свидания? Мне это все очень интересно. Недавно читала подробно о детях безродных… Какая их тьма… Я понимаю твой совет не пускаться в путешествие… я сама о многом так же думаю, как и ты, и только потому еще и не сделала попыток к поездке. Конечно, теперь трудно путешествовать, но все же не будь рассудочных соображений, я полетела бы с восторгом, влекомая чувством. Ванечка, «Свет не без добрых людей», и у нас их именно больше, чем где бы то ни было. Только человеческое сердце меня влечет, в него верю, хочу верить.

[На полях: ] Мама и Сережа тебя тоже очень сердечно поздравляют и шлют поклоны.

Сырость пронизывающая: даже вверху — вся одежда в шкафу в плесени.

Обнимаю тебя, моя радость, в день св. Иоанна Богослова и всегда. Твоя Оля

103

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

25 сент./8 окт. 1945

Сегодня День ангела моего светлого Сережечки! — как мне тяжело, Олюша… горько. И, будто, и примиренно, как-то, порой, — не знаю, что и сказать, трудно выразить. Да, он — со мной.

Дорогая, светлая, добрая моя Олюша, девочка ты моя дорогая… Отвечу сперва на твое письмо от 17.IX, полученное 24. А, чтобы не забыть, скажу: последние дни я бросил текущую работу и правил последнюю треть «Путей Небесных», чтобы дослать тебе, хоть этим, моим, делиться с тобой. В субботу, 6-го окт. я, наконец, собрался в Сен-Женевьев, на могилку. По пути на вокзал отправил тебе — было 9 ч. утра, — рукопись, с 201 по конец — 294 страницу. М. б. ты получишь в _м_о_й_ День ангела! Сейчас занят правкой, основной, _в_с_е_й_ рукописи. Решил хоть часть работы — _в_с_е_й! — окончательно завершить, и вижу, как много правки. Я очень строг к себе, нельзя иначе. Был на могилке, служили панихиду, как всегда — и в память сЫночки. Чудесный был день, почти жарко. Бедная могилка… давно не был, но она не запущена, уход всегда. Только бедно убрана, одни бархатцы, цветы церковные. А какие бегонии там!.. На будущую весну, если буду жив — всегда так заканчивал Толстой! — попрошу убирать краше, Оля любила светлые краски, белые цветы… и — лиловые, голубые… — гелиотроп, например.

Вернулся, — удивительно — свежий! А пришлось туда и обратно, где раньше возил автобус, пешком до 10 км. Береза — не узнал, красота. Нет, не сменю крест дубовый с накрытием на каменный, как огромное большинство. Кладбище — до 1000 могил. Теперь увеличивают. Церковь кладбищенская461 — прелесть, возвели ограду, характер храмика — новгородской стройки, колоколенка-звонница, отдельно. Две краски: белая, основная, и голубая — куполок. Место — ровень. Видно издалече. Это Женевьевское кладбище — усыпальница русской эмиграции, «отборной», к сожалению, — дорого! Да… встретишь в романе — из твоего письма… — вскочило! и очень кстати. Спасибо, дружок. Это — о «рае»… и о «докладе о „рае“»462.

А теперь к твоему письму.

Но сначала… — милая, дай обойму тебя… получил твое ко дню рождения. Напишу отдельно. В самый день, 4, получил, с открыткой463. И там — цветочки. Поцеловал, нежно, _ч_у_т_к_о. Это было мне — светом! Истинно.

Боли мои прекратились, писал тебе. Сплю вот плохо, — думы, мысли, порой отчаянность. Узнаю тебя — именно _т_а_к_ и могла ты, и только _т_ы, Ты. Говорю о вызволенных тобою от немцев. Героика ты… — и воздастся тебе за душу твою живую, за большое сердце. Да, ты чудо совершила. Ты — _с_п_а_с_л_а. Их истребили бы злой погибелью, сатанинской утонченностью истязаний. Я, в страстности, был неправ, был жесток… моя рана не закрыта: миллионы русских людей замучены, как и мой мальчик… и я знаю, — _к_е_м. Но не думай, что я _н_о_ш_у_ зло в сердце. Я не мог бы _о_т_м_щ_а_т_ь. _С_п_а_с_л_а! «Посылает ставить свечку… в Ольгин день». _Т_а_к_ спасенный, я каждый бы день молился. Странное — посылать — ставить свечку! Почему это «посредство»? Почему не с открытой душой — возблагодарить Бога! Он — Един. —

Досада, не могу сахару тебе послать! В швейцарских посылках — для Франции — допущен 1 кг, а для Голландии, в разных посылочных бюро — только 225 г! остальное то, что у тебя есть. Сегодня написал переводчице464 — непременно изыскать и послать. Она мне выслала пакет прейскурантов, — колбаса, свинина, рыба. Ни соли, ни рису. С Толеном не хочу канителиться, он нечуток, и всегда дает знать о себе, когда уже на отбытии из Парижа. Ни разу не мог его захватить. А у меня для тебя духи, «Душистый горошек», — взгляну на него, и вздохну. Больше 3 лет ждет. Теперь и не купить, пожалуй. Ну, с кем послать тебе?! Достал бы и шоколаду для тебя. С кем? М. б. — опять таможенные строгости?..

Ах, милая… я рад, что ты бодрая, так и надо, понимаю. Ты тоже — _с_п_а_с_е_н_н_а_я. Так и считай. В тебе — радость _ж_и_з_н_и. Мое — все прожито. И к концу — видеть _а_д! Видеть падение, — это же почти крушение _в_с_е_г_о, во что верил… нет, идет к умиранию Духа. Ясно. Да, есть добро, в людях, но оно сникает, оно на пути умирания, исчезания. Причина? Я писал. «Умишка», «расчет», кому место служебное должно быть в жизни, на 2 плане, стал бездушным властелином, душит _с_е_р_д_ц_е. Мудрость — другое, не «ум». Править жизнью должно _с_е_р_д_ц_е, умное сердце, — Мудрость: вера, любовь… весь комплекс, составляющий Дух. А он — в загоне. Гениальный символ в книге Бытия: «древо познания добра и зла» и «древо Жизни». «Если вкусишь — смертию умреши»465. Какая глубина-тайна! как _в_е_р_н_о. Вкушают лишь от «познания». Смешно! Горе от… ума! Можно договориться до фамусовского: «Уж если зло пресечь, собрать все книги бы да сжечь!»466 Это, конечно, парадоксально, абсурд. «Книги», конечно важны и нужны, но при них должен быть страж: «умишка, знай