как у меня во сне и сказал: «2 недели раньше бы оперировать… она бы уже ходила»… Мне даже жутко стало. Какие странные бывают вещи. Все это тогда крутилось вместе: и фронт, и бомбардировки, эти впечатления от больной, штурм страшный, — вроде смерча, скосивший массу деревьев, сбивший яблоки и груши. Так помню все живо. Я привезла из отпуска спокойные нервы и тетрадь с акварелями. Перерисую для тебя — пошлю. Так дивно было. Я целыми днями лежала в лесу, в вереске, слушала пчел и стрекотанье сороки… какой был воздух… Я боялась думать о Париже… не читала газет… знала сердцем, что ты будешь невредим. Вечерами сидела под звездами в пол-ной тишине. Дом стоит на пригорке, кругом только вереск — лиловый ковер и леса. Чудесно. Все было странно с этой больной дамой: эти места, где жила она, хорошо были знакомы доктору, т. к. он сам там провел отпуск накануне и мне еще советовал тоже туда ехать.

Теперь я была 5–6 дней у Елизаветы снова… но как-[то] иначе… Ты не можешь, конечно, составить из моих отрывков представления о всем положении. Не было и речи о моем посредничестве между супругами (настолько-то и у меня есть жизненного опыта), — было серьезнее. Мне только в минуту откровенности Юрий доверил, что и к нему у нее отрицательное отношение. А причина в болезни, и ее надо лаской ли, теплом ли, хитростью ли просто увезти на отдых, пока она не стала душевнобольной. Причин было достаточно для ее болезни: голод, полный дом нахалов-беженцев, постоянные налеты-реквизиции немцев, сожжение целой деревни (около их) и увод ± 700 человек, из коих возвратились 13! — полумертвыми от истязаний и умерли уже на свободе. Много, или почти все были знакомые моей золовки. Весь этот кошмар переживали отрезанные от всего мира, там, в вереске и лесах. У них даже сломанные велосипеды взяли. Масса была провокаций и т. п. И затем бои в Veluwe, т. е. в их вереске-то. Ни подвалов, ни убежищ, а просто на милость Божью сидение одетыми, ожидание смерти. Она стала скелетом, ничего не хочет, кроме уйти из жизни. Такой реакции я насмотрелась у многих здесь. Голод-то ведь действительно не тетка, а он у нас тут был жуткий, не то, что в «Солнце мертвых», а, пожалуй, и похуже: не надо было никакой политической установки для увода, истязания, расстрела, сожжения, — а просто достаточно было решения немцев столько-то деревень оцепить и дать своей волюшке разгуляться. Брат моей прислуги был схвачен по дороге в церковь и ни за что, просто потому, что решено было мужчин той деревни угнать, — взят как заложник. Его истязали до отказа и теперь он без одного легкого и без одной почки в 22 года! (* Тот факт, что это теперь кончилось — уже достаточная причина для радости и благодарностей Богу. Не знаю, писали ли у Вас о голландских ужасах, — они собственно неописуемы.) Все это отразилось, и не могло не отразиться на населении. И именно теперь выходит все наружу, как черные пятна плесени на наших стенах после воды, — только теперь выходит. Все почти, так или иначе, пережили нервный шок. Елизавета, как сильно надорванная и физически (она каждое утро, в 4–5 ч., ходила сама рубить дрова в лес), — мы не могли ее ничем почти поддержать, т. к. были отрезаны, только гороху и масла один раз удалось послать, — она сильно потрясена. Теперь их гонят опять из дома, — они же были тоже беженцы с 42 г., с побережья, а теперь им надо обратно. У нее сил нет на переезды. Вот я и была, просто подбодрить, кое-чем помочь. К отцу их свозила, тот им свой дом отдал, чтобы не (опять) в кучу с другими идти. Сняла в Shalkwijk’e ей комнату и в начале октября жду ее сюда для отдыха. Говорила и с врачом. Мужа ее тоже надо было развлечь, — он как сыч один в их несчастьи и изголодался без единого русского словечка. Ни церкви, ни души родной. Для них обоих необходимо на несколько недель отдохнуть и друг от друга. Трудно в письме. Здесь-то это общее явление после этих замечательных 9 мес. осады. Они же под боком в Arnhem’e живут. Нагляделись и начувствовались. Ну, целую, Ванёк. Оля

100

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

25. XI.45

Дорогая моя, светлая, душа-Ольгуночка, твои последние 2 письма — радость, свет мне, перечитываю и переживаю их. Чувствую, что _ж_и_в_а_ душа твоя, прошла через _а_д, и он не коснулся ее чумным своим угаром. А сколько всячески надломлено, сломлено и заражено! С_е_р_д_ц_е — было тебе щитом, _ж_и_в_о_е, страдающее о всех и за вся сердце. Это — самая моя большая радость за эти тяжкие годины. Сильная душа твоя живит и свое жилище, ты — слава Господу! — здорова, слышу — _п_о_е_ш_ь, бодра, крепка… Буди, буди и впредь. Милая, голубка… что же ты не отвечаешь, — а я так жду! — чтО последнее из «Путей» получила? Надо мне, чтобы дослать _в_с_е. Теперь можно заказным, бандеролью. Эти две недели… — боли оборвались, я могу писать, — я прорабатывал последнюю треть 2-й книги романа. Поверишь ли? Последняя глава меня истомила: чуть не 7–8 редакций-вариантов! А всего в ней 5 стр. Кончил, _у_с_т_а_н_о_в_и_л. Как только получу ответ — немедленно отправлю тебе. Думаю, что с 201 страницы у тебя не имеется дальше. Никогда так горячо, — «до дрожи!» — не желал так, как ныне, завершить «Пути»! Чувствую, что «крушение» — а это так и есть — «погром Духа в мире» — гонение на Высшее в мире… (все пережитое, _д_и_к_о_е!) — повлияет _к_а_к-то и на дальнейшее развитие работы… — ты это почувствуешь. Не могу по _м_е_л_я_м_ влачиться… _в_з_ы_с_к_у_е_т_ дух высот, по ним томится, хоть я и бренный… Помоги, Господи! К концу жизни глубже постигаешь, какая огромная ответственность на писателе. Если уж и «творчество» сникнет, офабрикуется… — _ч_т_о_ _ж_е_ останется!? Разумею под «творчеством» — все от духа, — _В_е_р_а — во главе. А «провал»-то и есть [в] этом «гонении», умерщвление, и — _у_м_и_р_а_н_и_е. В твоих письмах я встретил ободряющие черты жизни: не оскудевает еще человеческое _с_е_р_д_ц_е. Башмачница… (твое предыдущее письмо) — это уже эпическое..! Хирург… — !!! — Господи, еще жив Дух твой в мире! А ты, Оля..! Склоняюсь перед тобой, восхищаюсь тобой, горжусь тобой, пою тебя… сердце твое благословляю. Вами, _т_а_к_и_м_и, стояла и все еще стоит Жизнь. Жив мир?!..

Чудесно ты описала — показала «праздник». В_и_ж_у_ _в_с_е. И — тебя! Довольно ужасов! Умоляю: _н_а_п_о_л_н_и_ дневник! _в_с_е_ воссоздай. _Н_е_о_б_х_о_д_и_м_о.