– «Бураков» с полными ямами, торпед не имеет: влепил единственную, что была, в японский транспорт. Тот сел на грунт. Запрашивает о наличии у нас пятнадцатидюймовых.

– У нас только немецкие были, да и те отстреляли на учениях. Кто у японцев в Артуре?

– Корнильев семафорит о четырех крейсерах: «Чиода», «Мацусима», «Ицукусима», «Хасидатэ». Шесть миноносцев: четыре «Хаябусы» и «Котака» с «Сиратакой». «Сиратака», уворачиваясь от тарана «Буракова», сел на мель.

– Так… Это, видимо, их минари на горизонте и дымят. Идут они на двадцати четырех, вряд ли больше, и догонят нас через минут сорок. Все! Этим двоим хватит. Прикажите им уступить место «Навину» и «Давиду», пусть примут, сколько успеют. Яков Самуилович, перейдете на «Давида»…

– Осмелюсь-таки спгосить, почему и зачем, господин капитан втогого ганга?

– Потому что ваше досье, с которым меня ознакомили господа жандармы, занимает не одну папку, а три, и каждая с кирпич толщиной, и на всех страницах – описания удивительных по своей лихости и наглости способов ухода от погони на суше и море.

– Однако!..

– Полагаю, вы лично оплатили не меньше половины миноносца со своей контрабанды…

– Да ой же вэй, господин капитан, какая у бедного иегуди-гыбака контгабанда?! Но то, шо год назад я сделал небольшой пгезент господину Ногману, шобы он согласился считать четыге уже заложенных киля не узкоглазыми, а немножечко пейсатыми, таки совегшеннейшая пгавда!

– Весьма разнообразная контрабанда, господин прапорщик по адмиралтейству. Я аж зачитывался. Так вот. Чтобы довести молодежь до Циндао…

– До Циндао, господин капитан? Таки що мы можем такого натогговать в Циндао, чего нам так остго не хватает в жизни, кгоме угля и тогпед? Но уголь и тогпеды мой племянник Додик, котогый живет в этой дыге с пгошлого, извините, года, уже немножечко купил, и уже даже немножечко поггузил на пагоход, котогый уже давно стоит в Пусане, где тепло и пока нет японцев! Так зачем нам Циндао? Шобы пага японских или даже, на минуточку, английских кгейсегов нас там зажали, как я зажал свою Цилечку, когда она была на тгидцать лет моложе и весила вдвое меньше? Нет, немцы, конечно, культугная нация, но в сей момент в Циндао нет такого гешефта, котогый стоит необходимости до конца войны смотгеть на эти постные гожи!

Еще уголь? Таки еще уголь лучше бгать у самих японцев: вгяд ли их тгампы успели попгятаться. И даже совегшенно наобогот, сейчас они навегняка везут в Когею очень много всякого, шо может опгавдать хогоший гоп-стоп! А их утюги сейчас либо, пгостите, здесь, либо во Владивостоке, так шо этот гоп-стоп будет еще и дешевле!

– Давайте, господин прапорщик. Вам пора. Вестовой ваш сундучок уже доставил. Корабельную кассу тоже возьмите, под подпись.

– Андгей Дмитгиевич. Я, конечно, дико извинюсь, но могу я еще спгосить? – Старый еврей отложил ручку-самописку и поднял взгляд на командира.

– Почему нет?

– Ой вэй, я все вгемя забываю, шо хоть ви и из кантонистов, но все же таки тоже да! Могу я сказать своим янгеле, когда мы отойдем, что ви, пегед тем как вас гаскатают до состояния мацы… Ми, конечно, помолимся, шоб этого не случилось, но какая уж тут гагантия… Так вот, смогу ли я объявить, шо ви взяли и пегеименовали, пгостите, «Афгику» в «Масаду»?

– Разве ж я смогу вам это запретить? Все! На «Давид», прапорщик. Пока идем вместе, чтобы нам из своих музейных экспонатов выбить столько минарей, сколько сможем… А как подтянутся крейсера… Ход у них узла на четыре больше нашего, так что… «Масада» так «Масада». Но в рапорт этого не включать!

– Мальчикам нужны легенды, господин капитан, а начальству они пготивопоказаны. И господам адмигалам все сообщим в точности. А чего не в точности, того, наобогот, не сообщим. Мазлтов, ‘ав-Алуф.

– Мазлтов, Тааль.

В это же время. Персидский залив

Бесчисленные поэты, воспевавшие тишину персидских ночей и волшебство, иногда коварное и опасное, на сей раз были бы посрамлены. Ночь, разрезаемая длинными мечами русских прожекторов и вспышками осветительных ракет[18], разрывалась гулкими залпами противоминного и среднего калибра, сминалась взрывами торпед и якорных мин.

– Три больших истребителя, правее пятнадцать, дистанция десять!

Короткие рыла сорокадвухлинейных орудий, снятых с канонерок за явной устарелостью и установленных на спешно возведенной береговой батарее, довернулись, нащупывая цель.

– По головному! Скорость цели двадцать пять! Упреждение один корпус! Огонь!

Орудия ухнули, из распахнутых настежь затворов по позиции растекся кисло-сладкий запах сгоревшего пороха. Наводчики приникли к прицелам, пытаясь разглядеть цели за клубами порохового дыма. Если бы подул легкий ветерок… Но душная ночь была не на стороне артиллеристов: жаркий воздух был неподвижен.

– Недолет полкабельтова! Дистанция восемь! Упреждение три четверти…

Дымная тьма озарилась вспышками: истребители огрызались из своих шести- и двенадцатифунтовок, пока, слава богу, безуспешно.

– Вижу! Вижу!

Наконец дым рассеялся достаточно, чтобы стали видны скользящие по гладкой воде тени с пенными бурунами от полного хода.

– Огонь!

– Накрытие! Дистанция семь! – продолжал командовать мичман, прильнувший к короткому дальномеру с базой всего четыре фута. Корректировочный пост был вынесен на сложенный из камней искусственный курган, и дым не мешал ему наблюдать за выходящими в атаку минными силами британцев. – Упреждение прежнее – три четверти!

Дым по-прежнему сильно затруднял наводчикам обнаружение кораблей противника. Заряженные, готовые к выстрелу орудия молчали.

Внезапно ночь озарилась еще одной вспышкой.

– Наводить по второму! – среагировал мичман.

– Шестидюймовым в головного влепили, – пробурчал наводчик третьего орудия. – С «Георгия», мыслю. – И через секунду уже другим голосом, полным злого азарта: – Вижу цель!

– Огонь!

Третий залп был удачен: один из выпущенных батареей снарядов разорвался рядом с рубкой ставшего головным второго миноносца, и британец вильнул на курсе. Мичман увидел, как кто-то из прислуги шестифунтовок, судя по всему, артиллерийский офицер, рванулся к рубке, чтобы перехватить управление.

– Орудия готовы!

– Дистанция семь! Упреждение прежнее!

– Вижу!

– Огонь…

Двенадцатифунтовая шрапнель лопнула над позициями, и мичман стек на камни рядом с дальномером, испачкав его кровью.

– Дистанция семь! Скорость двадцать… один! Упреждение полкорпуса! – подоспел состоявший при наблюдательном посте телефонист-вольноопределяющийся.

Он был из бывших семинаристов, сухорукий и спокойный, по слухам – политический. Одно время работал в Тифлисской обсерватории и с оптическими приборами был знаком не понаслышке, поэтому движения его были уверенны и только резко усилившийся грузинский акцент выдавал нешуточное волнение.

– Вижу!

– Огонь!

Пушки снова выстрелили.

– Есть попадание! Парит, выходит в циркуляцию! Наводить по второму. Отставить! По третьему!

– Почему? – поднял глаза на невозмутимого кавказца наводчик.

– Он уже пустил мины, преждевременно, до прохода бонов, не опасен. А вот за