Шрифт:
Закладка:
— Пост по охране злейших врагов Советской власти принял!
Солдат знал, что в лагере собраны мерзавцы и выродки. Они посмели посягнуть на советский строй и совершили тягчайшие преступления. Постовой, или попка по жаргону врагов, был готов послать карающую пулю в этих людей во всех случаях, которые предусматривает устав, и без устава — по велению сердца. С высоты вышки солдат хорошо видел доставленного в лагерь поеступника. Его охватил справедливый гнев:
— Такой молодой, а уже здесь. Ну и задатки! Настоящий выродок!
Собаки несли службу и были настороже. Псов натаскали на человека. Они имели опыт и выучку. Если бы подконвойный прорвал кольцо окружения и начал одиночный побег, то он не ушел бы далеко. Собаки умели настичь беглеца, свалить его с ног и лишить способности сопротивляться и двигаться. В зверях клокотала ненависть. Они были способны, забыв всю науку задержания живым, остервенеть, добраться до ненавистного горла, разодрать его до позвоночника и упиваться хлещущей в морду соленой кровыо.
Преступник стоял у лагерной вахты и не знал, что его будут отделять от свободы не только высокие стены лагеря и пулеметы на вышках, но и ненависть человека и ярость зверя. Позади остались следствие, внутренняя тюрьма на Лубянке, Бутырская тюрьма, этап, столыпинские вагоны и пересыльные тюрьмы. Осужденный ждал, когда его введут в новую тюрьму, в которой предстояло пробыть четыре с половиной года. Дежурный по лагерю принял заключенного у конвоя и молча повел его на вахту. После долгого шмона студент вступил в свою новую альма-матер. Иголкин надеялся, что вырвется на свободу. Но надежда была неоправданной. Его привезли на Медный Рудник, чтобы убить.
Убить заключенного должны были непосильный труд, кварцевая пыль, оседающая в легких, зимний холод и изнурительная летняя жара, недоедание, голубоватая питьевая вода, стравленная солями меди, побои и издевательства со стороны как администрации, так и других заключенных — бугров, спиногрызов[12] и любителей унизить слабого, болезни, отсутствие медицинской помощи и пуля конвоя, а также терзающая душу безнадежность существования. Человек не имел сил пройти все круги Медного Ада.
При желании закончить свой путь по адским кругам заключенный мог легко получить чекистскую пулю. Достаточно было сделать два шага в запретную зону. Это была пятиметровая полоса земли, примыкающая с внутренней стороны к каменным стенам лагеря. От территории лагеря запретка отделялась невысокой загородкой из колючей проволоки. Она разделялась на две зоны — внешнюю предупредительную и огневую, простирающуюся до лагерных стен. Роковая черта между зонами была обозначена чуть приметными колышками. Заходить в огневую зону было нельзя. Часовые с вышки посылали пулю в нарушителя без предупреждения. Кому везло — убивали наповал, а неудачников калечили.
Выслушав доклад начальника Медного Рудника подполковника Отвратного о пополнении лагеря новыми заключенными, полковник Чеченев остался крайне недоволен положением дел. Последний месяц Медный Рудник не получал полноценной рабочей силы. На днях опять поставили негодный материал — какого-то московского студента. Полковник посмотрел на формуляр Иголкина и приказал:
— Посвятить в заключенные и направить на работы вне лагеря на общем режиме!
— Согласно формуляру, это пока не положено, — пытался возразить начальник режима капитан Пронзительный.
На формуляре студента — а этот документ сочинялся тюремными оперчекистами и следователем на основании материалов дела и агентурных данных на заключенного в тюрьме — виднелась жирная красная диагональная полоса. Она значила: «склонен к побегу».
Скрытые замыслы и склонности Иголкина были выявлены стукачом, который затеял в камере Бутырской тюрьмы разговор о знаменитых случаях побегов из тюрем. В ходе обмена мнениями, в котором участвовали три человека, Василий понял — он знает о побегах столь мало, что рискует на всю жизнь остаться за решеткой. Чтобы спастись от этой участи и не ударить перед собеседниками в грязь лицом, Иголкин рассказал о побеге графа Монте-Кристо из замка Иф, добавляя при этом такие детали, о которых не подозревал сам Дюма-отец. Василий говорил с отчаяньем студента, понимающего, что не может сдать последний зачет. Рассказ Иголкина произвел нужное впечатление на стукача, а тот, в свою очередь, убедил кума, что раскрыл негодяя-студента.
Но на начальника Сверхлага усилия стукача и прозорливость бутырского кума произвели отрицательное впечатление. Полковник недовольно выругался, хотя и не по отношению своих московских коллег, а в адрес собственного начальника режима:
— Выполнять приказ!
Чеченец знал цену резолюциям «склонен к побегу», «склонен к террору», «наполнен национализмом», «особо опасен при задержании» и другим психологическим характеристикам заключенных. Эти намерения приписывались подследственным московскими умниками для выполнения плана и для оправдания собственной лености.
«Разве такой побежит? — раздраженно думал полковник. — Этот м… и лягушки не обидит».
Начальник Сверхлага был прав. Заключенный Иголкин в те времена не умел обидеть даже лягушку.
Таким образом, Василий Иголкин волей полковника Чеченева оказался определен на работы вне лагеря на общем режиме. Допущенное нарушение заключалось в том, что склонный к побегу заключенный не был оставлен на три месяца в зоне под бдительным оком оперчекистов для решения его дальнейшей судьбы. За эти три месяца капитан Пронзительный, изучив и обобщив показания стукачей, должен был определить, выводить ли преступника из зоны на работу в наручниках или без них. Разница между содержанием на усиленном и общем режиме заключалась, в частности, в этом.
Чеченев был прав не только в своем понимании художеств московских умников, истинного лица студента, но и в оценке положения дел с поступлением рабочей силы. За последний месяц, помимо Иголкина, лагерь пополнился тремя бандеровцами, скрипачом-террористом из Ленинграда, пятью изменниками Родины — бывшими военнопленными и двумя националистами-узбеками. Националисты были полны религиозных предрассудков. Несколько раз в течение рабочего дня они падали на колени и устремляли молитву к Востоку. Оторвать узбеков от такого занятия не могли ни пинки надзирателей, ни наручники. Военнопленные считались самым вредным народом, который был до мозга костей развращен предыдущим военным опытом и немецким концлагерем. Военнопленные отлынивали от работы, но делали это столь умело, что уличить кого-нибудь в саботаже было невозможно. Всегда находилась простая причина — поломка механизмов, отключение электроэнергии и многое другое, что действительно имело место. Скрипач-террорист годился лишь в стукачи, а бандеровцы были способны только на
