Но на неё из зелёной завесы лиан смотрела жуткая морда огромного муравья. И девочка, действуя на рефлексах, вскочила и развернулась. От неловкого движения, а ещё от ужаса, она едва не упала на хитиновое чудовище. И вогнала нож в глаз зверю…

И когда маленькая Идона, поняла, что её крайне ценное оружие — редкий металлический клинок — торчит из глаза огромного чудовища, которое от боли заверещало, поднимаясь на задние лапы, то почувствовала невероятный, бешеный ужас: что она скажет отцу?!

Муравей, что теперь возвышался над ней на три, а то и четыре человеческих роста и поднял для смертельного удара членистую ногу, пугал не так, как гнев отца и возможные последствия. Ведь нож был непростой. Это была практически единственная металлическая вещь в их поселении.

Старинная, сакральная.

Не её вещь, чужая. Отцовская.

И эта ценная вещь была символом главы стейта, и взята в поход была без разрешения отца…

Шеф Марджн дал ей взглянуть на древнее оружие перед походом. Посмотреть, а никак не поиграть и не прихватить с собой! Но Идона сделала недозволенное, когда отец отвернулся, стащила клинок, взяла без спроса.

И теперь могла упасть в глазах не просто отца, а — что более страшно — в глазах шефа всего стейта! Пропади сейчас этот нож, стейт лишится символа власти и, как знать, не лишится ли она в будущем места, о котором уже сейчас втайне мечтала? Места своего отца?

Ужас и отчаяние, отрезавшие ей все связные мысли, подняли наружу первобытные инстинкты, какие бывают, наверное, только у погибающего живого существа. И девчонка с яростью сдёрнула с охотничьего пояса коротковатое, но тяжёлое копьё из камень-дерева и с невероятной для ребёнка силой засадила его в грудь муравья.

Ею двигали вовсе не разумные соображения. Она, конечно, знала, что именно там, в средней части, находятся жизненно важные органы, одинаковые как у мельчайших, что встречаются в жилищах сапиенсов, как и у таких гигантов, что возвышался сейчас над ней. Её действиями руководил ужас перед позором. Да и мыслей не было никаких, одно только страстное желание вернуть драгоценный нож.

Удар копья получился сильным и точным — огромный муравей стал падать назад и в сторону. Идона в ужасе смотрела, как теряет равновесие огромная туша, как заваливается, подминая высокие папоротники, как бессильно свешивается гигантская башка, с торчащей из глаза рукоятью отцовского ножа, как в последнем конвульсивном движении содрогаются членистые конечности.

Как во сне, осторожно, на полусогнутых ногах, готовая тут же сбежать, обошла Идона стороной брюшко с ядовитой железой и приблизилась к туше неподвижного зверя. Осторожно взобралась на толстый ус и дотянулась до ручки ножа, дрожа всем телом. Из чащи слышались встревоженные голоса детей и наставников. Она одним рывком выдернула нож, спрыгнула вниз, отёрла и спрятала его в чехол на поясе, не отводя взгляда, полного ужаса, от неподвижного громадного муравья.

Как потом рассказывали наставники, маленькая Идона, будто застыла, закаменела, но не проронила ни единой слезинки. Весь тот день, когда вокруг неё праздновали победу, разделяли тело погибшего зверя на части и решали, что брать с собой, а что оставить в Лесу, девчонка молчала, глядя в пространство, дрожала, снова и снова переживая нападение чудовища. А на следующий день поняла: она — слабачка. Рука, вонзившая копьё в зверя, противно ныла в запястье и плече, в голове крутились произошедшие события, повторяясь снова и снова, а дрожь всё не оставляла её.

Возвращался в поселение детский отряд победителями. Да ещё удачно, что с почтовой башни кто-то увидел их колонну между деревьями и все жители вышли встречать детей. Каждый был нагружен, каждому досталась ноша — хоть небольшой кусочек убитого муравья: кто-то тащил членики лап, кто-то фрагменты туловища или усы.

Идона несла голову, вернее, то, что от неё осталось: пустую хитиновую скорлупу. Вид устрашающих жвал внушал уважение не только к самому зверю, но и к той, что его победила.

Лишь через несколько дней, когда нервы немного успокоились, а отцовский нож вернулся на законное место, Идона наконец в полной мере оценила значение этого события в своей жизни. В их стейте не было человека, который мог похвастать доспехами из гигантского муравья, а она — сможет. Её победа стала событием в жизни стейта, редкостью, диковинкой на весь Лес.

Отец, правда, не казался столь же восторженным, как мальчишки, которых Идона так часто заставляла себя уважать. Но это ничего. Зато теперь никто, ни единый сапиенс уже не сможет поставить под сомнение её силу, даже если той, другой сiлы в ней почти нет.

И чтобы никто не забывал, что она уникальна, что победила гигантского муравья, что смогла, что у неё есть право считаться наследницей шефа, она и носила эти доспехи. А ещё чтобы напоминать себе — в жизни бывают случайности, и нужно много работать над собой, чтобы они не застигли тебя врасплох.

* * *

Отец сидел за огромным столом в большом и светлом помещении, сияющим почти так же как и её доспехи. Как и всегда, Идона вошла, замедлив шаг, чтобы полюбоваться прожилками гигансткого кленового листа под полированной поверхностью, а затем с надеждой на хорошие вести подняла взгляд на отца.

— Здравствуй, уважаемый Мариджн, отец мой, — церемонно поздоровалась она. — Какие новости из Центра?

— Здравствуй, уважаемая Идона, дочь моя. У меня нет хороших новостей.

Голос отца был усталый и безжизненный.

— А какие есть, отец мой?

Он тяжело вздохнул и ответил тоном, навевающим тоску:

— Никаких нет, дочь моя.

Идона задрала подборок и сложила руки на груди. Взгляд на отца получился каким-то надменным, но вполне отражавшим её отношение к слабакам вообще и этому — в частности.

— А каких новостей мы ждём, отец мой?

Она почти и не раздражалась на такую неполную информацию. Зачем? Давно знакомая, злившая её в детстве манера отца выражать свои мысли, когда хотелось расспрашивать, выпытывать подробности, подпрыгивая на месте от нетерпения, сейчас приводила к глухой неприязни, но не тревожила. Возможно, просто она повзрослела.

Когда Идона была младше, она требовала, чтобы отец прекратил её дразнить и выражал свои мысли связно. Порой доходило до истеричного визга и топанья ногами, но с возрастом она смирилась, решив для себя, что у этого человека мысли просто именно так сумбурно и несвязно роятся в голове.

— Мы ждём? — переспросил отец. То ли усомнился в том, что ждут, то ли что ждут