часто общеизвестные и традиционные понятия, приспособлен также и к созданию ложного впечатления о готовности Гитлера к объективному рассмотрению политических, исторических и духовно-исторических периодов, событий и взаимосвязей, а также дифференциации и относительности своих оценок.

С помощью такого приема в глазах поверхностного наблюдателя труд Гитлера сильно вырастает по критериям серьезности и качества, хотя Гитлер не только видит все сквозь искаженную призму своего антисемитизма и подгоняет факты под прокрустово ложе, размер которого он сам же жестко задает, но и безудержно использует соответствующий откровенный стиль изложения. То, что данные и определения, приведенные в «Списке» и ссылающиеся на тезисы Гитлера в «Майн Кампф», очень часто не имеют ничего общего с общепринятыми и традиционными понятиями, видно уже при чтении книги, которую перед 1945 годом в Германии фактически читали очень немногие. Например, ключевые слова «парламентаризм», «пресса», «общественное мнение», «социал-демократия», «марксизм», «мировая война», «советское правительство в Баварии», «революция», «большевизм» и «Россия» появляются в виде самостоятельных статей в списке ключевых слов, хотя они (наряду с многочисленными другими словами и дополненными ссылками), однозначно, по логике «мировоззрения» Гитлера и того смысла, который придается этим словам в книге «Майн Кампф», должны были бы входить в статью с ключевым словом «Еврейство» и «Антисемитизм».

Однако, Гитлер, о котором в 1920 году ходил слух, что, он хотел стать «профессиональным оратором-пропагандистом»7, который был в период написания «Майн Кампф» довольно популярным политическим оратором, партийным функционером и вождем наиболее радикальной антисемитской и антидемократической партии в Веймарской республике (официально распущенной после организованного ею путча), никогда не был писателем. Стиль «Майн Кампф» определяется риторикой Гитлера. Последний прекрасно чувствовал себя в центре внимания многочисленных, по большей части весьма бурных, собраний, но он был не только страстным и агрессивным оратором. Часто ему приходилось также писать или диктовать. Ближайшее окружение редко видело Гитлера, выступающего «без гнева и ярости», даже с 1937 года8. Часто его настроение полностью захватывало его. Одна из его секретарш рассказывала, что во время диктовки его голос срывался и кровь сильно приливала к лицу, когда он произносил, например, слово «большевизм»9. Несомненно, именно в этом причина множества неровных и безобразных формулировок в «Майн Кампф».

Гитлер, признававший в качестве своих учителей лишь некоторых писателей, поэтов и мыслителей10 и часто хваставшийся тем, что прочел и изучил необычно много, из прочитанного им сохранил в памяти немногое. Характерно, что уже в «Предисловии» к книге «Майн Кампф», где он делает иронические замечания по поводу речи рейхсканцлера Бетман-Гольвега11, называя ее «беспомощным лепетом»12, Гитлер писал: «Я знаю, что завоевать людей можно не столько написанным словом, сколько, в гораздо большей степени, — устным словом, что любое великое движение на этой земле обязано своей мощью именно великим ораторам, а не великим писателям». Тем не менее не понимал, что написанное слово выполняет важную задачу: «Для планомерного и цельного распространения учения, нужно записать его основные положения — для сохранения навечно»'13.

Так как Гитлер как партийный политик, до написания книги «Майн Кампф» завоевал популярность (особенно в буржуазных слоях) не письменными академическими анализами и не подобным же образом распространяемой кажущейся ученостью, а постоянными одними и теми же демагогически повторяемыми речами, в которых он излагал свое мировоззрение, в его сознании укрепилась та точка зрения (не без влияния Ле Бона и Мак-Дугалла14), что в практической политике действительно большого успеха можно добиться не ставящими явление под сомнение академическими рассуждениями и безопасными намеками на трудные для восприятия детализированные специальные литературные источники, а воспламеняющими речами, проникновенными призывами, впечатляющими разъяснениями и ударными лозунгами, такими, например, как: «Свобода, Равенство, Братство», «Вся власть Советам» и «Прочь из Рима». Многие его пропитанные злобой и полемикой замечания о писателях и интеллектуалах, имевших свое мнение, отличающееся от мнения Гитлера, несомненно, объясняются этой точкой зрения. Например, в речи 10 ноября 1938 года в Мюнхене он говорил: «Когда я смотрю на нашу интеллигенцию — к сожалению, в ней еще есть нужда, иначе в один прекрасный день ее можно было бы… искоренить или сделать что-то подобное… мне становится почти страшно»15. Или, в «Майн Кампф»: «Все нынешние писательствующие рыцари и лягушки могут сказать себе четко, что великие преобразования в этом мире никогда не делаются гусиным пером! Нет, перо нужно лишь для того, чтобы теоретически обосновать эти преобразования. Носила, сдвигающая с мертвой точки огромные исторические лавины религиозного и политического характера, с древнейших времен была магической силой устного слова.

Широкие массы народа, прежде всего, можно привлечь лишь могуществом устного слова. Но все великие движения — это народные движения, вулканические извержения человеческих страстей и душевных переживаний, поднимаемые либо жестокой богиней нужды, либо огненным факелом швыряемых в массу слов, но не лимонадными потоками эстетствующих литераторов и салонных героев.

Судьбу народа можно изменить лишь бурей горящей страсти; но страсть можно разбудить лишь при условии, если ты сам несешь ее в себе. И только она порождает избранные ею слова, которые подобно ударам молота могут пробить ворота, ведущие к сердцу народа. Того, у кого нет страсти, у кого рот остается закрытым, небо не выбирает глашатаем своей воли. Поэтому, пусть тот, кто пишет, остается сидеть возле своей чернильницы, чтобы “теоретически’’ объяснить то, для чего у него достаточно понимания и умения; но для роли вождя он не рожден и не избран»16.

И далее: «То, что марксизм завоевал миллионы рабочих, в меньшей степени заслуга письменных трудов марксистских теологов, а скорее — результат неустанной и поистине огромной пропагандистской работы десятков тысяч неутомимых агитаторов… Такая пропаганда создает людей, уже подготовленных для чтения социал-демократической прессы, которая, однако, сама, фактически, не пишется, а записывает то, что говорится устно. В то время, как в буржуазном лагере профессора и ученые мужи, теоретики и писатели всех сортов иногда пытаются также выступать с речами, в марксизме, наоборот, — ораторы иногда пытаются писать. И именно еврей, о котором здесь мы говорим особо, в целом, в силу своей изолгавшейся диалектической изворотливости и гибкости, скорее будет оратором-агитатором, иногда пишущим, чем только чистым писателем. В этом причина того, почему буржуазные газеты… не могут оказать ни малейшего влияния на ориентацию широчайших слоев нашего народа»17.

Впрочем, по словам Ганса Франка, Гитлер не чувствовал себя писателем18. Весной 1938 года Гитлер говорил Франку: «Я не писатель. Как прекрасно говорит и пишет по-итальянски Муссолини! Я не могу сделать то же по-немецки. Мысли приходят ко мне во время письма. “Майн Кампф” — это последовательное упорядочивание передовых статей в