– Себастьян Стовангер, дворецкий семьи в пятом поколении, – он чинно поклонился, – прошу за мной сэр, госпожа ожидает вас.

Я проследовал за Стовангером на территорию поместья. От ворот шла мощенная отшлифованными камнями дорожка, довольно, надо сказать, заросшая и покрытая опавшей листвой. Вокруг нас обступали старые вязы в несколько обхватов, а вдоль нашего пути росли сиреневые кусты, за которыми явно пытались ухаживать, но к осени предали забвению. В глубине парка стоял пятиэтажный особняк в стиле Основателей – с двумя башенками по краям здания и большим балконом на уровне третьего этажа, обрамленным мраморными балясинами. Изящные, хоть чуть и позеленевшие колонны, поддерживающие балкон, оформляли широкую террасу, в глубине которой располагалась массивная двустворчатая дверь с чугунными узорчатыми ручками.

Перед входом в особняк была небольшая круглая площадка, центр которой украшала клумба, пестреющая разными цветами, составляющими символ Овна. Было видно, что за этим местом ежедневно и тщательно ухаживают – даже опавшая листва там отсутствовала. Вспомнив разговор с моим новым юным другом, я завертел головой и вскоре обнаружил искомое – край берега довольно большого пруда, располагавшегося за левым крылом особняка. Домик садовника отсюда был не виден в причудливом переплетении голых ветвей и вечнозеленых кипарисов, а значит, он стоял на другом берегу в глубине парка.

Мы проследовали через прихожую с потемневшими от времени обоями, имевшими изначально, видимо, персиковый цвет, и остановились на пороге небольшого зала, выполняющего функцию гостиной.

– Мистер Заг Моррисон! – громко и торжественно, хорошо поставленным голосом прокомментировал мое появление Стовангер и, чуть поклонившись, сделал шаг назад, как бы давая возможность мне войти. Хотя, как по мне, места здесь было и так выше крыши.

Большого труда мне стоило подавить ироническую усмешку.

Пахло некоторой затхлостью, унынием и пылью. А может, плесенью? Или – старостью.

В гостиной пылал камин, над которым раскинулся слегка закопченный герб семьи. На нем был изображен вставший на дыбы олень, держащий на рогах солнечный диск, и девиз: «Борись за счастье». Он представлял как бы центр комнаты, с двух сторон от которого, изящно изгибаясь, сверкали отполированными дубовыми перилами мраморные лестницы. Напротив высился витраж окна, а по центру зала стоял терракотовый стол времен Великого Заселения. Громко стучали маятником настенные часы, и вдруг раздался мелодичный перезвон их колокольчиков. Часы явно старинные, вместо цифр там были изображены знаки зодиака, и стрелка была ровно на рыбах.

За столом, преисполнившись достоинства, сидела хозяйка особняка, потягивая (судя по запаху) ромашковый чай или что-то явно цветочного происхождения.

Она чем-то неуловимо напоминала добрую фею, которую уволили из детских сказок на пенсию.

– Доброе утро, мистер Моррисон, – она качнула потемневшей серебряной ложечкой в сторону больших маятниковых часов на стене, – Дэрья осенила нас (правой рукой она сделала в воздухе круговое движение вокруг лица), вы пунктуальны, это важное качество для молодого человека.

– Одна из моих слабостей, – решил сострить я, слегка кланяясь, – раз уж мы договорились с вами, я обязан выполнять свои обязательства.

Непроницаемое старческое лицо даже не дрогнуло.

– Я бы назвала это достоинством, – проговорила она. – Присаживайтесь. Не желаете ли отвара? Или кофе?

– Благодарю вас, миссис Эгельберд, – я слегка покачал головой, – с вашего позволения, я приступил бы к делу.

– Хорошо, – снисходительно кивнула она, – с чего же вы начнете свои разбирательства?

– Для начала я бы хотел, чтобы вы подробнее рассказали о… гм… проявлении потусторонних сил. Потом я бы желал побеседовать с прислугой, если это возможно, а уж после этого можно будет осматривать дом. Вот, к примеру, скажите, эти явления происходят только по ночам?

– Да, в основном в ночную пору, – задумавшись, ответила старушка, – хотя Себастьян рассказывал о том, что замечал нечто странное и днем.

– А в чем это выражается?

– Ночью слышны приглушенные голоса, шепот. Я сама видела странные тени, появляющиеся в темных углах библиотеки и даже здесь, в гостиной! Некоторые вещи, которые с вечера оставляли на одном месте, утром появляются на другом…

– Понятно, – покивал я. – Могу я побеседовать с прислугой?

Миссис Эгельберд милостиво кивнула.

– Конечно, мистер Моррисон, чувствуйте себя как дома. Однако штат прислуги чрезвычайно невелик. Себастьяна вы уже знаете, а кроме него на территории усадьбы проживает моя экономка Мэри и этот пьянчуга Гредли со своим сынишкой Бобби, они занимаются садом, однако не так часто бывают в доме. Я не увольняю его только из-за сына, да и прислугу сейчас приличную найти весьма непросто…

– Я мог бы побеседовать с ними с глазу на глаз?

– Конечно. Себастьян! – властно произнесла она, – отведи господина Моррисона в комнату для переговоров и собери прислугу.

– Как прикажете, миссис Эгельберд, – поклонился дворецкий. – Прошу за мной.

Мы поднялись на третий этаж и, проследовав вдоль широченного балкона, зашли в довольно просторную вытянутую комнату с длинным овальным столом посередине. Одна из стен представляла собой сплошное окно. А вдоль другой висели портреты фамилии Эгельбердов со времен Основания.

Извинившись, Стовангер меня покинул, и минут двадцать я тупо рассматривал портретную живопись. Я не могу сказать, что являюсь страстным поклонником и ценителем живописи, мне больше по душе фотография и современный дизайн. Но одна моя бывшая любовь была художницей, так что я представлял себе процесс, и как раз именно труд художника впечатлял меня больше, нежели какой-то смысл или глубина образов. А здесь висели картины явно не безруких представителей этой профессии.

Особенно меня впечатлил основатель рода – с широченной седеющей бородой, ожерельем на груди со сверкающим символом Овна на бирюзовом фоне и впечатляющей горкой всевозможных артефактов, лежащих перед ним на трюмо. Сначала я не понял, что это такое, подумал, будто это какие-то драгоценности, но потом, приглядевшись, узнал обводы некоторых артефактов, с которыми имел дело и сам. Подпись под портретом гласила: «Франц Уильям Эгельберд, 1734».

Он словно внимательным и пронзительным взглядом смотрел на меня, и по телу даже пробежали мурашки – я опустил лицо, отгоняя наваждение.

То ли от созерцания нарисованных артов, то ли по какой-то другой причине у меня стало покалывать в затылке – так всегда, когда я думаю об артах или чувствую их, либо какого-то другого сиблинга. Хотя это же чувство на мгновение возникло у меня, когда я беседовал с хозяйкой дома. Конечно, ее медальон на шее явно арт. Просто я не понял, какой именно.

Разглядывая картину, я вдруг обратил внимание на то, что в отличие от других предков эта работа была тщательно протерта от пыли, в то время как на других картинах пыльные разводы на самих полотнах и уж тем более на рамах были в изобилии. Естественно, протирали и другие картины – о чем говорили дугообразные полосы тех самых разводов. Но явно не часто и не особо тщательно. Или же тут каждую картину приводят в порядок по очереди? Наверное, родоначальник Эгельбердов был в особенном почете у старой Жанны Луизы.