Расспросив сослуживцев Эммануэля Данкура, он узнал, что тот был дружен с виконтом де Бланкаром. Найти его удалось тут же в казарме, куда тот пришёл, чтоб навестить графа де Монфора. Присев с ними за стол, Марк прямо спросил, что связывало Данкура с де Мозетом.

— Они были друзьями! — ответил де Монфор.

— Если так можно выразиться, — усмехнулся виконт. — Эммануэль тогда был юным и доверчивым юношей, едва перешедшим из пажей в оруженосцы. Де Мозет занимал при Ричарде должность офицера по поручениям, хотя все мы понимаем, что это были за поручения…

— Те самые, благодаря исполнению которых он и избежал тюрьмы, — проворчал граф. — Де Мозет тогда вроде бы взял Эммануэля под своё крыло, даже намеревался продвинуть его по службе, но фактически двигал его в спальню Монтре. Ты же помнишь вкусы этого мерзавца! До Данкура, наконец, дошло, какую цену ему придётся заплатить за эту протекцию и он перестал общаться с де Мозетом и, говорят, даже грозил нажаловаться на него Вайолету.

— А потом всплыла вся эта история с торговыми пошлинами, и де Мозета вышвырнули прочь, — кивнул де Бланкар.

— И в довершение всего Данкур занял его должность уже при короле Жоане, — пробормотал Марк. — А что, правда ли, что этот де Мозет очень мстителен?

— Можешь в этом не сомневаться, — заверил его де Монфор. — Был случай, когда одна из фрейлин поплатилась репутацией за то, что пренебрегла им. Не то, чтоб эта репутация была белее белого, но он подстроил так, что все её приключения всплыли на поверхность, да ещё часть вымышленных ей приписали вдобавок. А к одному кавалеру, уж не помню, как его звали, он подослал убийц только за то, что тот назвал его шулером за карточным столом. Оскорбление, конечно, имело место, хотя и было заслуженным, но обычно такие вещи разрешают честной дуэлью. Впрочем, тогда всё это сошло ему с рук.

— Мстительный и трусливый подлец, под стать своему дружку Монтре, — кивнул де Бланкар. — Попомни моё слово, Марк, он способен на любую подлость, но действовать предпочитает чужими руками.

Вполне удовлетворённый полученными ответами, барон вернулся к себе, где его уже ждали два сыщика. Один из них, ходивший в дом девицы Лаваль, привёл её кузину, потому что та отказалась отвечать на его вопросы. Второй арестовал служанку де Сансонов Жанну, которая страшно перепугалась и всё твердила, что ни в чём не виновата, так что ему не удалось добиться от неё толку. Отправив служанку в каземат, Марк велел препроводить живую девицу Лаваль в свой кабинет.

Вскоре перед ним сидела столь же миловидная особа, которая скромно поглядывала на него из-под длинных ресниц, и, глядя на неё, трудно было представить, что она могла быть столь заносчива, что не пожелала разговаривать с сыщиком.

Марк был учтив и проявил немалое обаяние, чтоб завоевать её доверие. Ему это удалось без труда, и вскоре она уже строила ему глазки, мило улыбалась и изъявляла желание ответить на все его вопросы. Начал он издалека, расспрашивая о порядках в доме, о её взаимоотношениях с покойной, при этом, припомнив то, что рассказывал ему Брешо, удивил её своей осведомлённостью.

— А что связывало госпожу Беренику с бароном де Мозетом? — как бы между прочим спросил он и заметил, что этот вопрос не вызвал у неё беспокойства, напротив, она явно была рада посплетничать.

— Этот господин был женихом Береники, — сообщила она. — Вот уж была подходящая для неё пара! На вид такой красавец, с манерами, в перстнях и кружевах, а на деле — злобный обманщик. Он явился к нам и обхаживал кузину, дарил ей какие-то подарочки, заговаривал зубы. Он из придворных и ловок был молоть языком на всякие куртуазные темы. Так заморочил ей голову, что она ему даже поверила сперва, но я-то видела, как он озирается по сторонам, высматривая, что поценнее. И когда она не смотрела на него, на его лице появлялось такое выражение… Ну, знаете, пренебрежительное и скучающее. Однажды после ужина он словно случайно сунул в карман серебряную ложечку. Может, думал, она не заметит или не решится поднимать шум, но она заметила, и он весь ужом извивался, извиняясь за свою рассеянность. Да только она что-то заподозрила и навела справки. Вот и оказалось, что его выгнали со службы и из приличного общества, и отобрали в казну не только дом и мебель, но даже карету, лошадей и собак. У него ничего не было, кроме пары красивых камзолов, и дюжины фальшивых побрякушек. После этого она его выгнала, орала, как площадная девка, и кидала в него чем попало. Подарки она ему не отдала, хоть он и требовал. Сказала, что выбросила в сточную канаву, хоть они так и остались у неё в сундуках. Он разозлился, стоял под окнами и поносил её последними словами, а она на радость зевакам выплеснула на него ночной горшок.

— И больше он не появлялся?

— Я не слышала об этом. Да и что толку появляться? Что б её лакеи отлупили его палками?

— Пожалуй, — кивнул барон и замолчал, печально глядя на неё.

Эта пауза начинала затягиваться, и девица, почуяв неладное, нервно заёрзала на стуле, вопросительно глядя на него. Ещё немного помолчав, Марк расстроено покачал головой и вздохнул.

— Ах, госпожа Лаваль, — проговорил он голосом, полным сочувствия, — мне право же жаль отправлять такую благонравную особу в подвал, поскольку наши палачи, хоть и знают своё дело, но совсем не обучены манерам. И ваша несравненная красота неизбежно пострадает от их грубых рук, если конечно вы сами не признаетесь в том, что совершили.

— Что я совершила? — испуганно спросила она. — Не думаете же вы, ваша светлость, что я убила мою дорогую Беренику? Она, конечно, была ещё та стерва, и я иногда подкладывала под её подушечку на кресле булавки, но убивать бы не стала. Да и к чему мне это? Давеча мы с ней поссорились, не спорю. Все слышали нашу брань, так чего уж скрывать. Но после этого она изменила своё завещание и оставила мне только свой ночной горшок. Мне-то как раз её смерть как кость поперёк горла. Я уже купила для неё вышитую шёлком шаль, чтоб помириться, и когда она разругается с кем-то ещё, приписала бы мне долю наследства, которую отнимет у того ротозея.

— Звучит это всё убедительно, — заметил Марк, — но от фактов никуда не денешься. Я о волосах и ногтях вашей кузины,