Ангус кивнул.

С пальца его сорвалась искра, в которой за мгновение промелькнули все цвета радуги. Краешек свитка, на котором чернели страшные слова, обуглился, улетел прочь сигаретным пеплом.

Ангус взялся за перо.

И начал писать.

…Разумеется, первый раз было тревожно. В Крематорий приходили, точно на встречу с психиатром: очистить голову от ненужного, избавиться от лишнего… Сила радужного огня убивала Фантазии влёт, и Ангус, разбойно крадя Источники, поначалу боялся: а сработает ли его идея? Впрочем, глаза боятся – руки делают. Всего лишь маленькая доля огня, прицельно пущенного на Источник – и Фантазия уже не та, что была раньше. Связь с Творцом вмиг оборвана – столь же чётко и чисто, как при полном уничтожении. Ещё ни один клиент из тех, кто без колебаний приказывал кремату сжигать, не явился обратно с претензией. Никто не подозревал, что его отвергнутая Фантазия может всё-таки жить. Никто не знал, что она может стать чужой Фантазией.

Ангус дописывал, дорисовывал, дорабатывал… Изменял и видоизменял…

И в каждой, словно в чудесном, волшебном зеркале видел ту или иную, свою черту.

– Малышка Бирюза… Устрицы и ракушки… – бормотал кремат, скрипя гусиным пером, рождая новые слова мелким бисерным почерком.

Чего он хотел? Чего добивался? Точно не успеха в Паноптикуме. После памятного вечера год назад, Ангус обходил его громаду стороной. И тихо радовался, когда его личный Инкубатор выращивал новую Фантазию, давал новый шанс…

Быть может, когда-нибудь он всё-таки сможет явить спасённых миру. Увидеть, как на робких созданиях остановится чей-то восторженный взгляд. Один, другой, третий…

Но это будет нескоро. Только не сейчас. Когда мир трепещет то лишь от умильностей, то лишь от страстных, до хруста в скулах, поцелуев… Когда зрителям уже мало вскользь показанной лодыжки красавицы, и они требуют оголить её всю – до мяса, до самых костей… Ведь иначе – всё это уже было, кому это интересно?

Если кровь – то не капля, а ведро. Если шутка – то такая, чтоб глаза от слёз вытекали! Сиюминутная эмоция, сиюминутное наслаждение… Быстро, как нажать на кнопочку. Без всяких прелюдий. Давай, показывай, удивляй!

Рынок Фантазий давно катился к чёрту на рога. С гиком, блеском и улюлюканьем, точно машина золотой молодёжи, что несётся под откос.

Но Ангусу, в его Инкубаторе, было тепло. И уютно.

Спустя полчаса работа была закончена.

Ангус откинулся на спинку стула, довольно слушая, как его домочадцы приветствуют новичка – каждый на свой лад. Внутри разливалось блаженное тепло.

Как же это здорово. Спасать и создавать Жизни.

…Но вот перед лицом вновь появляются дымчато-серые глаза. Тоненькое личико с белокурыми, едва ли не белыми волосами.

Ангус подался обратно к чемодану. Чуть не по локоть запустил в него руки.

Как же их много… Живых и не доделанных… Потрясающих… Тонких, вежливых, скромных, как их Творец…

Но она…

Ангус захлопнул чемодан. Прищурился, приметил обрывок наклейки.

Адрес. Фамилия. Имя.

– Хильда, – произнесли губы. Слово мятным леденцом прокатилось на языке.

Ангус поднялся. Торжественно оглядел притихших созданий. По воздуху, точно по волнам, пронеслась летучая рыбка.

Ангус улыбнулся и протянул раскрытую ладонь.

– Пойдём.

***

В квартире было тихо. Пусто. И холодно. Точно в пещере, где давным-давно издох дракон, чьи кости и золото растащили бравые рыцари.

Хильда смотрела в потолок, на котором медленно, нога за ногу, плелась одинокая муха. Хильда кусала губы. Сжимала пальцы.

Казалось, внутри неё тоже поселилась эта сосущая, бесконечная пустота. Ещё бы. Творец, который забыл, что значит – творить…

Хильда повернулась на бок. Скрючилась младенцем в материнской утробе.

А ведь всего лишь какой-то год назад пустоту занимало безбрежное, ослепительное счастье. Она создавала миры, сцены, героев и злодеев… Придумывала особенные черты и вкладывала в них частичку себя…

Паноптикум вдребезги разбил надежды и мечты. Хильда не справилась. Хильда сломилась, утонув среди потока смердящей критики.

То, чего от неё хотели, было безобразно, нелепо… Она никогда не писала о том, что в моде, следуя исключительно велению души.

Что ж… Теперь она знает всё точно.

Её творчество не нужно этому миру. Да и ей сейчас – тоже не нужно.

После разгромного представления Хильда нашла обычную работу в Городе. Устроилась секретаршей. И постаралась писать просто так, для себя.

Но теперь она творила через не могу. Мучительно, со слезами. И беспощадная память всякий раз приносила свист, крики, смех…

Мало-помалу она стала творить всё меньше, всё слабее, не доделывая Фантазии до конца.

А потом и вовсе перестала.

– Исчезло. Исчезло навсегда, – шепнула Хильда в мятую, пахнущую лавандой подушку.

Точнее – совсем скоро исчезнет.

Вчера, не выдержав муки, Хильда трусливо сбежала в Крематорий. Отнесла туда всё, до последнего, крохотного черновика. Отголоски Фантазий ещё бродили в её голове, но часть из них уже пропала навеки.

Как же её звали? Ту, последнюю?..

Хильда села на кровати, безотчётно схватилась за голову.

Хильда…

Было тошно от самой себя. Даже от имени, что в насмешку означало храбрую, бьющуюся до конца.

До конца.

Рука прошлась по холодному одеялу пауком-альбиносом. Сжалась в кулак.

Пусто. До чего же пусто.

…А если попробовать? Попробовать начать с конца?

Кровать внезапно исчезла. Хильда тонула, захлёбываясь тёмной, как нефть, водой. Тонула, одетая в плотную, смирительную рубашку.

В голове стучала паника. Орала злобная толпа.

«Не-ве-рю, не-ве-рю! Не…»

Голые ступни коснулись шершавого дна. Руки вдруг ожили и затрепетали.

Хильда порвала путы.

Оттолкнулась. Оттолкнулась от дна и…

…Мешком свалилась с кровати.

Вскочить! Выскочить! И бежать!

Быстрей, быть может, они ещё не успели!..

Нет ни боли от зашибленных колен, ни засохших слёз – солёных кристалликов на коже. Только осознание: чёткое, ясное, будто майский день, омытый первым весенним ливнем.

«Я смогу! Я снова поверю в себя!»

Воробьём чирикнул дверной звонок. В ту же секунду Хильда распахнула двери.

На пороге стоял знакомый кремат. Тот самый, с шапкой волос и тёмными, цвета молотой корицы, глазами. В правой руке – знакомый ветхий чемоданчик. В левой…

Хильда перестала дышать.

Волосы как вода. А в них – полосатая, крылатая рыбка. Круглые блюдца – глаза: один – серый, второй…

…Тёмный.

Точно корица.

Девочка отцепилась от кремата. Вытащила из кармашка на летнем платье горсть раковин, протянула ей.

– Возьми. Ты можешь выбрать любую!

До боли знакомый голос.

Минута, другая…

Хильда сомнамбулой шагнула вперёд. Взяла двустворчатую ракушку. Миг – и она раскрылась в её руках. На мягкой сердцевинке лежала крохотная записка. На ней – четыре слова.

«Никогда не сдавайся, Хильда».

Никогда не сдавайся.

Хильда всхлипнула. И начала рыдать.