Мы уже идем по второму выступу, вдоль обрыва.

– Вон там, в кустах, спрятан вход в подземелье – лабиринт, который так просто и не отыскать. Сейчас пачкаться неохота, а весной полезем, сам всё увидишь. Все пещеры соединяются друг с другом – у каждой по два выхода. Внутри дубовый крепеж. В темноте в пещерах можно сбиться с дороги и плутать до смерти. Мы туда поместили свой арсенал.

С той стороны от куртины в лес тоже есть какое-то ответвление. Для чего, не знаю. Разве что прикрыть дорогу, которая ведет в Холодный Яр как таковой – в нем тоже насыпали валы. И там, и в Черном лесу, и в Бóвтыше, и в Суботовском, и в Чуте[83]. Была в них нужда в старые времена. На Волчьем Шпиле до сих пор стоит Вежный дуб – с него казаки обозревали всю округу, до самого Днепра[84].

За Медведовкой стоит на острове Медведовский монастырь; выше по течению Тясмина, над кручей – Онуфриевский; в Черкасском бору, на болоте – Мошенский, тоже твердыня[85]. Дорога туда одна, и та узкая – по Волчьей гати. Сколько здесь трудов положено! Деды наши пеклись о защите родных краев – не то что теперь…

Путь преграждает ведущий к монастырским воротам проем. Сходим с вала. По ту сторону – новый обрыв. Крутые уступы резко уходят вниз метров на пятьсот с лишним[86]. Лесистый овраг тянется от монастыря налево, далеко на юго-восток; петляющая под нами тропка ныряет к часовенке над источником. На противоположном склоне – какие-то здания и сад.

– А там что такое?

– Шестьдесят гектаров виноградника и прочего. Разбивали еще монахи, а наши божьи коровки теперь и присмотреть за ними не могут[87].

– Андрий, на похоронах Компанийца ты вспоминал какую-то легенду, связанную с этой балкой.

Он задумчиво глянул вниз.

– Присядем. Видишь в глубине черные пятна? Это незамерзающие топи. На другую сторону перейти можно только по гатке. Между болотами течет мелкая речушка Косарка. В народе ходит предание о том, что тут в древние времена были пограничные с Диким полем селения. Какая-то княгиня Матрона – по-простому Мотря – обратила жителей в христианскую веру. Её замок стоял как раз там, где сейчас монастырь. Косарка тогда была глубокой рекой и впадала у Медведовки в Тясмин, а тот у Чигирин-Дубровы – в Днепр[88]. А тот вроде бы разливался настолько, что турецкие галеры легко проскакивали пороги и поднимались до самых владений княгини. Матрона тоже обзавелась флотом, который бил турок на Днепре и на Черном море. Пристань была вон там, внизу.

Однажды её муж, которого Матрона очень любила, возвращался из похода с богатой добычей. Сел на захваченную в бою быстроходную галеру, его дружина сменила платье на турецкое. Далеко опередив другие суда, галера шла вверх по Косарке. Облачившись в чалму и роскошный кафтан турецкого паши, он торопился обнять жену и порадовать вестью о своей победе. Княгиня же, заприметив с этого самого вала ратников, приняла их за врагов, которые потопили её ладьи и собираются напасть на замок. Тяжело легла ей на душу скорбь.

– Дайте мне лук, – сказала она дворне. – Отомщу за смерть любимого мужа хотя бы тому паше, что красуется на носу корабля.

Княгиня пустила стрелу и попала ему прямо в сердце. И только когда люди на галере стали кричать и сбрасывать турецкие одежды, Матрона и её воины, готовые принять бой, поняли свою ошибку. Когда же княгиня узнала, что убила супруга собственными руками, три дня ничего не ела и не пила, обливая слезами его труп. Потом велела затопить галеру на том месте, куда долетела злополучная стрела, а крепость превратила в монастырь, где стала первой настоятельницей[89].

Легенда как легенда…

Что Косарка была полноводнее, о том и речи нет. Дед Гармаш из Мельников, которому всего-то девяносто шесть лет, помнит, как тут на лодках плавали. Но мы-то знаем, что задолго до князя Владимира купцы, по пути из Варяг в Греки, выносили у порогов свои ладьи на сушу и тащили их волоком[90]. И что на море хозяйничали тогда вовсе не турки. Но старики из окрестных сел клянутся, что в легенде всё чистая правда; даже показывают место, где под илом лежит тот самый корабль. Уверяют, что в один засушливый год болото обмелело и кто-то смог докопаться до листовой меди – галера мол перевернулась вверх днищем[91]. Сказка это или расцвеченная вымыслом быль, но другого объяснения, почему народ прозвал Святотроицкий монастырь Мотриным, я не встречал[92].

Андрий умолк, и мы оба впали в задумчивость, не сводя глаз с оврага, которому народная фантазия отвела такую роль в минувшем.

Вообще, эта земля – колыбель казачества, святыня для украинцев. Неподалеку, за тем лесом, нанесена была Хмельницкому кровная обида[93], и посеявшие ветер пожали бурю. Тут же вспыхнула, до самого Подолья, а потом погасла Колиивщина, и батька Максим пробыл какое-то время чернецом в Мотрином монастыре. Игумен его Мельхиседек, горячо помолившись, благословил клинки на пролитие моря слез и крови, злодейской и невинной – во имя воли[94].

Порабощение крестьян по царской милости началось тут позже, чем в остальной Украине[95], и чигиринский «малоросс» не всегда покорно гнул шею – а нередко и мотал головой, чтобы сбросить ярмо. Всего лишь четыре десятка лет назад тут вольными голосами выбирали на кургане ночью гетмана и, положив руку на старинную казацкую саблю, давали клятву не предавать товарищей и хранить тайну[96].

Внезапно тишину прервала короткая очередь. Я вскочил на ноги. Стрельба может значить только одно – враги. Чорнота потянул меня за рукав черкески.

– Садись. Это Левадный упражняется. Ворóн поди бьет из льюиса… Занятный тип. В грамоте слабоват, зато нет пулемета, механизма которого не изучил бы, как свои пять пальцев. Фанатик. Ни один влюбленный около своей девушки так не вьется, как он вокруг своих кольтов и максимов. Щуплый парень, но великая в нем сила духа…

Он ведь был у Коцура начальником пулеметной команды. Любил всегда Украину, однако поверил в красную правду и отправился воевать под знаменем коммунистов. Не один холодноярец погиб от его метких выстрелов. Но когда уразумел, что бьется на стороне Москвы против своей же