Шрифт:
Закладка:
– Эй, казак! Вам в монастырь надо? Так это не туда! По той дороге вы еще к большевикам попадете! – кричит вдогонку девушка из ворот.
Разворачиваю коня и подъезжаю к ней:
– А вы откуда знаете, что мне в монастырь надо?
– Все казаки туда ездят.
Из хаты показывается женщина:
– Аня, марш домой, а то замерзнешь! Чертовой веры ребенок! Как увидит казака, по льду босиком бежать готова.
– Что вы кричите, мама? Это не наш казак, спрашивает дорогу к монастырю.
– А вы разве всех своих знаете?
– Конечно знаю. Скачут мимо нас…
– Видно, и погреться заглядывают…
– Да отчего ж нет? Один только есть такой… хмурый. Девушек не любит. Чорнотой звать, родом аж с Кубани[57]. Но его наши люди уважают, потому что москалей ловко бьет.
Прощаюсь, трогаю и беру влево.
– Скажите Черноморцу, что мы с Присей[58] к вечерне придем! – кричит со двора «чертовой веры ребенок».
Болезнь время от времени напоминает о себе: то в жар бросает, то знобит. Дорога вьется между деревьями, уходит глубоко вниз, понемногу взбирается на гору. Из-за поворота вдруг выезжает тачанка, запряженная парой добрых коней. Правит казак в черном теплом жупане и шапке с черным верхом. С ним еще один, одетый точно так же, но с серебряным треугольником на рукаве. Не атаман ли?
– Слава Украине! – Он поднимается на ноги. – Вы в монастырь?
– Я офицер запорожской кавалерии, захворал в походе и еду к вам подлечиться.
– Вот это дело! Еще одна шашка, к тому же командирская, нам только на руку. Я Иван Компаниец, начальник конной сотни.
Рассказываю ему, что у меня письмо атаману, заодно выясняю, в монастыре ли тот.
– Нет, атаман живет в Мельниках. Я сейчас буду у него, могу передать. А вы езжайте дальше. Скажете и вам дадут теплое помещение и всё, что понадобится. Фельдшер наш покуда тоже в селе, зато есть одна старуха, монахиня – трех докторов стоит. Спросите моего помощника Андрия Чорноту. Только ничего не подумайте, если он вас не слишком любезно примет – такая у него натура. А так, не парень – золото. Я вернусь послезавтра или дня через два, есть одно дельце на Побережье.
Беседуя, я не мог отвести от него взгляда. Классическая красота: правильные черты свежего лица, густые – как нарисованные – брови; пылкие черные глаза, ласковые и смелые, изящный разрез рта. Стоило ему улыбнуться и казалось, что это молодая женщина, ради шутки прилепившая себе черные усики.
Отдав ему пакет, пускаюсь в путь. Километра через три дорога резко поднимается вверх. За поворотом мелькает купол, потом между деревьями проступают высокие валы и дома за ними. Налево идет тропа, которая дальше взбирается на вал чуть ли не под прямым углом. Не знаю, что делать. С вала раздается свист – какая-то фигура в черном машет мне рукой, указывая, чтобы ехал прямо. Еще один изгиб дороги и сквозь проем в валу подъезжаю к воротам, за которыми уже двор монастыря.
Между церквами и домами[59] ходят сестры и казаки в шинелях и черных жупанах. Старенький поп, тихо смеясь, отражает атаку здоровенного пса, норовящего лизнуть его в лицо. Увидев меня, пес опускается на четыре лапы, стоит в нерешительности – словно думая, лаять или нет – и возвращается к своему занятию.
Спрашиваю первого встречного казака, куда мне можно поставить лошадь.
– Так это у Бондаренко[60]. Гриб[61] домой уехал, так что он теперь за хозяина. Вон там, в амбаре.
Поворачиваю туда. На порог как раз вышел человек типично офицерского вида, с бородкой и в пенсне с одним стеклом. (Второе разбилось, а вставить новое в Холодном Яру было не у кого.) Это и есть хозяин. Называюсь и объясняю ему, в чем дело.
– Василь! Забери жеребца на конюшню, и пусть там присмотрят, – говорит он одному казаку.
Мимо нас пробегает какой-то сорванец в черной свитке. Бондаренко его придерживает.
– Ты-то мне и нужен, Ивась. Вы с Петром в той же келье?
– Ну да.
– Тепло у вас?
– Еще как! Если натопим, одетым и не усидишь.
– Тогда собирайте манатки. Кровать одну оставьте. Я тебе дам сейчас постель, застели её, топи хорошо и ухаживай за этим больным офицером.
– А вы мне обещали пистолет!
– Ладно. Мы тут пригрели двоих мальчишек, – рассказывает хозяин. – Отцов красные убили в том году, так семьи всем миром поддерживаем, а этих живчиков никак не прогонишь. В казаки хотят.
Через полчаса я лежал в теплой постели и дряхлая монахиня натирала мне опухшую ногу каким-то бальзамом. Потом натерла и грудь, напоила горячей травяной настойкой.
– С Божьей помощью скоро выздоровеете.
– Не тиф у меня, бабушка?
– Упаси Господь. Лихорадка напала, по глазам вижу. С ногой дольше провозимся, а жар за три дня пройдет. Укутайтесь получше, а я попрошу кого-нибудь из сестер еще одеяло принести.
Вид у новой квартиры весьма скромный. Давно не беленные стены кое-где облупились, из мебели лишь кровать – то ли монашья, то ли военная, – стул и стол, где я разложил всё свое имущество: шашку, кинжал, два автоматических пистолета, короткий немецкий карабин и две ручные гранаты Миллса.
Инокиня ушла, а ко мне явился новый гость – поджарый, но широкоплечий казак, одетый в кубанский кожух и татарскую каракулевую шапку, с полным набором отделанного серебром кавказского оружия на поясе. На вид истый чеченец: бритая голова, горбатый нос, смуглая кожа. Глянув в его суровое, нахмуренное лицо, я тотчас догадался – это Чорнота, тот самый, что «девушек не любит». Не здороваясь, уселся напротив.
– Ну как?
– Ничего…
Под его взглядом становилось не по себе. Так смотрит разве что охотник, выслеживая опасного зверя. Он заметил посеребренную рукоятку моей шашки.
– Месрихановский клинок?[62] Хорошая сталь… Закалена чуть тверже, чем надо, иногда ломается.
Я подивился его способности угадать оружие по оправе. Должно быть, знаток.
– Дорогой я встретил сотника Компанийца. Передал с ним записку атаману.
– Грешного черта хвост! Кукла крашеная бабам на утеху! Не будь я Андрий Чорнота, если коцуровцы не убьют его – не в этот, так в другой раз! Поперся к своей вдовушке на Побережье. Мало ему
