Поначалу все подозрения Софии сводились к обыкновенному переутомлению на рабочем месте, из-за чего решила взять небольшой отдых. Однако ситуация изменилась лишь в худшую сторону: провалы в памяти усилили свою хватку, а головная боль казалась невыносимой. Именно тогда она и решилась совершить несколько раз откладываемый визит к доктору (хотя, по словам Зубцина инициатива принадлежит её мужу).

Полученный с помощью электроэнцефалограммы результат осмотра шокировал своим кошмарным содержанием: в мозгу Софии обнаружилась злокачественная опухоль, запущенная «отдыхами» и симптомами «белых халатов». Благо её всё ещё можно было удалить операционным путём. Муж Софии, не дождавшийся её согласия, посадил свою жену на ближайший самолётный рейс и вместе с ней полетел в Москву, а пятилетний сын Вадим, не совсем понимающий причины расставания с любимой мамой, и уж тем более не одобряющий таких жизненных перемен, накрылся опекунским крылом бабушки и дедушки.

Уже в Москве её поместили в некую израильскую клинику (единственную в столице), услуги которой довались людям на грани жизни и смерти в обмен на всеми известный мусор (кто бы сомневался). Стоимость лечения Софии не вмещалась в рамки допустимых мерок: двести пятьдесят тысяч рублей! Конечно, таких денег у Зубциных просто не оказалось. Но постепенно угасающая жизнь родной дочери была дороже им любых грязных бумажек, и чтобы сохранить её, Зубциным пришлось пойти на крайние меры: Григорий Анатольевич взял дополнительную работу в морге, часто оставаясь в жутком хранилище смерти целые сутки напролёт. Патологоанатом заменил своей персоной нескольких санитаров и уборщика. Покинутый силами, он без чувств возвращался домой и погружался в сон, лишь дотронувшись до подушки.

Любовь Степановна так же позабыла понятие спокойной и размеренной жизни. Оставив внука под присмотром воспитателя детского сада, она посещала близлежащее кафе, подрабатывая там в качестве кухонного работника: мыла грязную посуду и кухонный инвентарь, а после снимала фартук, брала в руки швабру с моющим средством и приступала к уборке зала, вспоминая молодую себя. Но получаемых за столь рабский труд денег всё равно не хватало для оплаты лечения, что изнеможенные старики попросту потеряли надежду на выздоровление дочери и стали в тайне друг от друга потихоньку прощаться с ней.

А тут недавно произошла трагедия с Романом и судьбоносная встреча с Дагуневским, предложившим ему не малые деньги в обмен на строгое молчание. Конечно, Зубцин прекрасно понимал цену подаваемых купюр – мерзкий, но такой необходимый им дар за не менее мерзкий поступок. Где-то там, за чёртову дюжину километров, за собственную жизнь, пусть и безуспешно, боролся родной сердцу человек – существо, по чьим горячим жилам текла частица своей сущности, являющийся не отдельной частью твоего бытия. Неужели стоит свернуть со светлого и праведного пути, оканчивающегося горьким поражением на извилистую тропу, очерненную грехами «неправедных» ради сохранение родного воплощения жизни? Разве не этим же вопросом задалась супруга всеми забытого Овидия, когда на кон встала жизнь её собственной дочери? «А как же благочестивый обман» – спросил у самого себя Зубцин, смотря на папку с деньгами. Ты творишь зло ради торжества добра.

В конце концов, патологоанатом, разделяющийся двумя противоположными эмоциями, принял деньги, обещав сохранить полученную информацию в тайне от общественного слуха. Но уже через несколько дней сильно пожалел о необдуманно и спешно принятом решении. Любовь Степановна, разумеется, интересовалась у мужа об источнике гигантского дохода, но тот солгал ей, рассказав придуманную историю о щедрой благодарности одного малоизвестного богача за должный осмотр мёртвого родственника. Поняв, что её вопросы приходятся ему не по душе, она решила опустить эту тему, радуясь показавшемуся сквозь плотную стену облаков светлому лучу надежды. А вот сам Зубцин чувствовал немного иное: он ощущал отголоски должного ликования подарку судьбой, чувствуя так же страх пред ответственностью за взятие спасительной взятки и обман по поводу смерти писателя. Впервые за долгие годы его сознание приняло на себя совестный гнев: молчать становилось всё труднее. Накопившиеся за эти две недели эмоции стремились вырваться наружу, стать услышанными и поощренными ответным сочувствием. Хотелось выговориться любому человеку, любому незнакомцу, пусть даже ребёнку. «И совесть замучает лучше любой физической боли» – говорил мне голос здравого разума.

И своё спасение бедный патологоанатом нашёл лишь во мне.

– О боже! Если бы только она не откладывала своё лечения на потом, всё бы сложилось по-другому… – уныло закончил он свой рассказ.

– Что же ты такое за бесчувственное создание! – выругал я сам себя, поняв, что не чувствую должного сочувствия к душераздирающей трагедии Зубциных.

Глава 3

Прежде чем вернуться домой, в эту чёртову обитель напряженных отношений, я решил остановиться у небольшого кафе «Арт», выстроенного на Змеиногорском тракте за городской чертой. Достаточно просторное здание, наружно отделанное серыми плитами с узором ровных линий стыка кирпичей, с зелёной черепичной крышей и полукруглыми окнами. Когда-то, припоминалось мне, площадку у входа украшали всевозможные горшки с раскидистыми кустами. Из прикрепленных к выпирающим участкам крыши кашпо как вылезшее из кастрюли тесто высовывались диковинные моему взгляду цветы. А всё здание вокруг обвивала, словно завалинка в деревенском доме, клумба. Красные и жёлтые бутоны росших в ней растений горели и пестрились, будто пламенные языки.

Сейчас, разумеется, ничего из этого не было. Наверное, хозяину заведения просто надоело вкладывать бюджет в уход за таким приятным после мёртвых городских пейзажей отголоску природы. Нет, не подумайте – рядом с кафе раскинулись высокие деревья, напоминающие острой формой крон, шуршащих в ветреном дыхании, огоньки на тающих свечах. Но красота эта была иная.

Я припарковал автомобиль рядом с серым японцем «сузуки гранд ветара» и нагнулся за бумажником к бардачку, где по неточным сведениям должны скрываться несколько сотен рублей, отложенных некогда мною. Трясущиеся пальцы нащупали пятисот рублёвую купюру. «Должно хватить на порцию шашлыка» – прикинул я в голове, сжимая в руке Петра I. Встряхнул бумажник, и пара троек монет отозвалась мне металлическим звоном – на чай.

Ссыпав в ладонь мелочь, я вновь перегнулся через рычаг переключения передач и бросил его обратно в бардачок. Бумажник приземлился прямо на экран смартфона, сию секунду привлекшего моё внимание. А я ведь почти забыл о его присутствии. Но не потому что раскаяние Зубцина стало объектом сосредоточения раздумий. Скорее вина принадлежала подсознательному страху – частичке животной самобытности, глубоко засевшей в нашей душе. По сути, смартфон и являлся той вещью, из-за которой произошли вышеописанные события. Именно по этой причине я ощущал странную неприязнь к этому безобидно выглядящему предмету. Мы часто становимся жертвами таких ощущений: проходя мимо