Я попытался представить описанную им ситуацию, но в голову ничего кроме вчерашнего разговора не лезло. Хоть моё внимание и сконцентрировалось на не менее важном рассказе Зубцина, мысли витали вокруг того момента, когда Роман впервые сообщил о своём убийстве Викторией. Да, звучит до безумия странно, но ещё страннее были мои ощущения: неприятно вибрирующая боль наполнила собой голову, волнами обрушиваясь на неустанно работающий мозг, пытающийся каким-нибудь образом переварить полученную информацию и найти ей место в рядах нормальных дум. Плечи странно отяжелели, словно под тяжестью наваленного на них груза некой ответственности – ответственности за будущее. Всё сильнее крепло желание закончить разговор и убраться восвояси. Но следовало дослушать Зубцина до конца. Я понимал, что его рассказ приближается к самой сути, к самим причинам произошедшего, где наконец-таки раскроется роль Виктории, и, возможно, выявится её вина.

Далее Зубцин поведал мне о том, что у морга остановился незнакомый чёрный «джип» с тонированными стёклами, сверкающий хромированными деталями на солнце не хуже зеркальной поверхности. Достаточно было одного взгляда, дабы понять богатый статус его владельца – вряд ли простому пролетарию дозволено иметь такого зверя, на фоне которого «тойота» патологоанатома блекла, как маленькая травинка в луговом просторе. «Чего они здесь забыли» – задался он вопросом, заметив блеклое пятнышко физиономии водителя. Того к сожалению угадать не удалось – нацепил солнцезащитные очки. Зато по правую руку от него Зубцин увидел блондинку, внимательно наблюдавшую за ним. «Неужели это Виктория Ильжевская?» – удивился он и покинул салон автомобиля, прихватив портфель с результатами анализа крови, валяющийся сейчас у его ноги. В это же время распахнулась дверь внедорожника, и блондинка, словно бабочка, соскочила с подножки и быстро направилась ему навстречу, не забывая об элегантности совершаемых движений.

Первым предположением патологоанатома было её желание узнать о причине кончины мужа. Именно об этом она и спросила его, приблизившись достаточно близко. Про себя патологоанатом отметил, настороженность, выражавшуюся в частом оглядывании девушки по сторонам и обращение взгляда на водителя «джипа». Её зелёные глазки быстро-быстро вращались в глазницах. «Волнуется» – решил Зубцин и рассказал Виктории об отравлении цианистым калием. Неожиданно лицо девушки побледнело, а глаза наполнились слезами. Несколько секунд она, не шевелясь, смотрела покрасневшим взглядом на патологоанатома, после, прижав ладонь ко рту, чтобы сдержать рыдания, побежала к сопровождавшему её мужчине, который видимо, вник в ситуацию и спешно спустился ей навстречу, держа подмышкой серую папку, перетянутую верёвочкой.

– Понимаете, – объяснял патологоанатом дрожащим голосом, – там были деньги, в той самой папке. Сотня тысяч. Двадцать пятитысячных купюр.

– Вам предложили их в обмен на молчание? – спросил я, поняв о каких деньгах, говорил он, упомянув своё горе.

– Не только, – отозвался Зубцин. – За эту сотню тысяч мне следовало отдать все полученные результаты Виктории и придумать причину, более подходящую для оправдания самостоятельного конца Романа Ивановича.

– Именно таким образом и родился разрыв аорты?

Григорий Анатольевич кивнул. Ему крайне тяжко давалась правда.

Вздохнув, он вновь посмотрел на меня. Теперь уже передо мной сидел не тот угрюмый мужчина, смотрящий на всё и на всех с холодной рассудительностью во взгляде и не менее твёрдым мнением в голове. Им был дряхлый старик.

– Вы ведь поняли о значении их поступка? – прошептал он мне, словно боясь быть ими услышанным.

И да, я всё понял, оттого мысли в моей голове витали в сплошном вихре. Внутри нарастал страх, смешавшийся с яростью от понимания чудовищного поступка Виктории – этой драной шлюхи, уничтожавшей всё, на чём долгие годы крепилась моя жизнь. От умышленного молчания Зубцина, побоявшийся чёртова ресторатора и его красного мусора с тремя нолями. От своего собственного недоверия. От правоты Романа…

– Но зачем вы взяли их? – спросил я, гадая причину, заставившую его избрать столь гадкий путь. Разумеется, ею было его горе. Но неужели оно столь сильно, раз вынудило честного человека пойти по тёмной тропе? – Разве вы не могли отказаться и заявить в полицию о предложенной ими взятке и подозрениях насчёт их причастности к смерти Романа?

– А вы думаете, будто я не хотел поступить так? Считаете, что мой разум заворожило количество увиденных нолей? – опущенные плечи патологоанатома содрогнулись. – Конечно, хотел, но не мог… – он всхлипнул. – И меня не было выбора…

Я понял, что Зубцин вот-вот расплачется, не сдержавшись в потоке долго мучивших его душевных мук, потому поспешил окончить разговор и попрощаться, ибо интересующая меня информация уже получена. Но он продолжал говорить, перебиваемый всхлипами.

– Вам наверняка не известна смерть собственных детей. Неведомы ужасные ощущения от мёртвого вида того, кого ты с-сам в-вырастил в этих руках, – он вытянул сложенные в блюдце ладони, тряся ими в воздухе, – и этими же руками з-закопал в з-землю, – руки беспомощно пали на колени. – Ни дай бог вам оказаться на моём месте. Никогда…

Несколько минут мы провели в полном молчании. С улицы доносились шумы проезжающих автомобили и громкие голоса, принадлежащие в основном детям и негодующим на их плохое поведение родителям. Я остро ощущал желание покинуть Зубцина, терпеть которое с каждой секундой становилось сложнее.

Словесная тирания патологоанатома продолжала терзать меня ещё десять минут. И не было ей конца, не оборви я разговор выдуманным оправданием. Зубцин, видимо ощутив во мне бушующий ураган горьких эмоций, на чьё сдерживание не хватало моих сил, проводил меня до порога, вытирая рукавом серой рубашки заплаканные глаза, и на прощание пожелал терпения и удачи в будущих делах. Наверное, под «делами» он имел в виду попытку по привлечению Виктории и её нового мужа к уголовной ответственности. Видимо мои расспросы натолкнули его на эту мысль.

Я что-то буркнул ему в ответ, спустился на первый этаж и направился в сторону своего «ауди». К этому моменту двор окончательно опустел, если не считать медленно, словно с неохотой, бредущего человека в голубой рубашке с коротким рукавом и в серых брюках, в чьих глубоких карманах скрылись его руки – меня. Но, несмотря на отсутствие людей, я чувствовал на себе скользящий взгляд. Я обернулся, но никого не заметил.

За те десять минут Зубцин поделился со мной своим несчастьем, вынудившим принять дагуневскую взятку. Оказалось, что у него была тридцатилетняя дочь по имени София, проживающая где-то в Горно-Алтайске и занимающая должность турагента в Клубе Путешествий (именно её сына вела в сад Любовь Степановна). Дело было в том, что месяц назад София посетила местного доктора с жалобой на плохое самочувствие: накатывающаяся головная боль, потеря умственной концентрации, частые провалы в памяти и нередко возникающие приступы тошноты. Девушка даже призналась, будто иногда проходя