– Во имя Отца и Сына! Кто же это поведал? – крикнул он.

Белинский смеялся.

– Никто не говорил, но я тебя в этом подозреваю, – сказал он. – Тут много разных людей крутится и от шведа, и от императора, и от французов, а в Литве от царя. Император имеет у нас много своих… естественная вещь была бы, если для себя хотел получить выгоду.

Пан Сигизмунд (такого было имя Немечковского), не отвечая, закусил усы; в лице было видно какое-то колебание и страх.

– Куда бы снова такого маленького человека, как я, собирались посылать, – сказал он, – ни на много бы им пригодилось. Но я столько лет служил императорам, насмотрелся на их мощь, что сам собой, если бы мог, готов бы им помогать по доброй воле. Следовательно, как тут обстоят дела, ротмистр?

Белинский, смеясь, похлопал его по плечу.

– Ну, ну, – сказал он, – больше я не хочу знать. Что до императорских заигрываний с нашей короной, я немного знаю об этих вещах. Есть тут достаточно могущественных панов, что сторонники императора; правда, будут такие, что его за деньги захотят поддерживать, но шляхта боится. В Венгрии и в Чехии немцы хорошо ограничили свободы и привилегии, а мы о своих заботимся. Если бы даже кого хотели выбирать из родни, сперва должен был бы жениться на нашей принцессе, а во-вторых… хорошо бы его укрепили, чтобы нам absolutum dominium не вводил.

Шляхта не любит немца…

Немечковский заинтересованно слушал.

– Но для обороны от турок и москаля, – сказал он, – сила императора очень бы нам пригодилась…

– До сих пор мы без неё обходились, – ответил Белинский.

– Кто же ещё сватался к короне? – спустя мгновение, начал Немечковский.

– Говорят о французе, – сказал Белинский, – а тот будто бы имеет не меньшую силу, чем император, и не грозный. Прусский родственный князь тоже рад быть выбранным. Литва хотела бы царя, но, по-видимому, раздумает… Имеются такие, что о младшем сыне короля шведского, рождённому от нашей принцессы, намекают…

Кто может отгадать будущее, однако же король живёт…

– Но ему жизнь не обещают? – спросил Немечковский.

– Очень плохо, – начал ротмистр. – Несчастный господин из-за бабы попал и в болезнь, и в такое состояние, что ему жизть не хочется. Сегодня или завтра завещание велит писать и запечатать.

Белинский опёрся на руки и вытер слезу.

– В завещании он мог бы выразить желание о приемнике? – вставил Немечковский.

– Не знаю, сдалось ли бы это на что, – продолжал дальше Белинский, – и меньше, чем кому-нибудь, императору, потому что из-за принцессы предубеждение к нему имеет. Повторяет, что умирает без наследника, когда ему вовремя развестись с женой не дали.

Немечковский внимательно слушал, не отвечал ничего и разговор казался исчерпанным, когда стоявший перед Белинским снова спросил:

– Не слышали вы тут что-нибудь о Гастальди?

Ротмистр пожал плечами.

– Каком? Том, что воспитывался на нашем дворе?

– Думаю, что именно он и есть, так как второго такого не знаю, – сказал пан Сигизмунд. – Нет его здесь?

– Ничего не знаю о нём.

Снова какое-то время разговор не шёл. Немечковский присел на тарчане.

– Всё я тут, – сказал он, – у вас иначе нахожу, нежели ожидал. Говорили в Вене, что император имеет могущественных сторонников в Польше и почти уверен в выборе. Тут же, кого спрошу, о ком намекну, слушать о нём не хочет. Я считал, что вам на что пригожусь, так как сжился со многими придворными, господами и рыцарством.

– Но всё это слишком преждевременно, – прервал Белинский. – Король жив, Бог может дать, что выкарабкается.

Таким образом прерываемый разговор продолжался ещё какое-то время, когда ротмистр спросил Немечковского, долго ли он думал здесь находиться и какая была настоящая цель путешествия, ежели тут не думал осесть.

– Сам не знаю, – проговорил Немечковский, – родня у меня далеко, которая меня не знает и я её тоже. Я хотел рассмотреться на родине на случай, если бы император имел тут какую-нибудь надежду.

– И выбрался в плохую годину, – прибавил Белинский, – когда эпидемия уже в Варшаву заглядывает и по стране распространяется. В любую минуту мы с королём отсюда выдвигаемся.

– Куда?

– Не знаю, к Литве, наверное, – говорил Белинский.

– А принцесса? – изучал Немечковский.

– Её также отправят, но, вероятно, не туда, где будет король, – сказал ротмистр. – Те, что находятся при нашем пане, не рады, чтобы на их деяния вблизи смотрели.

Говоря это, Белинский встал.

– Мне тут у тебя в этой комнате под крышей до чёрта душно, или ты со мной выйдешь отсюда, или я один должен в замок идти.

– Возьмёте меня с собой? – спросил, колеблясь, гость.

– Почему бы нет, – улыбнулся Белинский. – Это будет наилучший способ убедить тебя, как тут смотрят на императорских, когда тебя по одежде и речи за одного из них примут.

Зигмунд, услышав это, заколебался.

– Ежели так, – ответил он, – я предпочитаю остаться на постоялом дворе.

– У меня есть комната в замке, – добавил Белинский, – пойдёшь ко мне. Приехал рассмотреться, а на постоялом дворе только челядь встретишь, у меня всегда кто-нибудь найдётся. Хотя бы те, что не по вкусу пришлись бы, лучше, чтобы ты не ошибался.

Тогда оба пошли они в замок.

Стоящий на пороге Барвинек приветствовал проходящих и повёл за ними глазами. С того времени, когда он видел ротмистра за доверчивым разговором со своим гостем, был значительно удовлетворён и считал его уже за поляка. Благородного Белинского знали как настоящего рыцаря, который не в какие тайные сговоры не вдавался.

Не имел он также времени заниматься Немечковским, потому что со вчерашнего дня иная и ещё более неординарная фигура появилась «Под белым конём».

Та большей была, может, загадкой для Барвинка, чем в первые дни тот мнимый немец.

Ближе к вечеру очень красивая колебка подкатила к постоялому двору, влекомая четырьмя гнедыми лошадьми в блестящей упряжи, со слугами с цветом, с челядью и возом за ней. Дамы и господа, которые в это время ездили только колебками, в постоялый двор никогда почти не сворачивали. Могущественные имели или собственные дворы, или знакомых в городе.

Вышел Барвинек, шапку уже заранее стягивая и надеясь увидеть выходящую из кареты женщину, когда двое из слуг, приблизившись к ступени, достали изнутри что-то, словно маленького подростка, ребёнка… и поставили его на землю.

Эта фигурка едва достигала Барвинку до колен, но это не был ребёнок, потому что, наклонившись, хозяин с удивлением заметил маленького немолодого человечка, карла, одетого по-чужеземски, с гордой миной, при мечике.

Карлы при дворах в то время не были особенностью, имела их Бона несколько, из которых двоих