Все проекты выдать её замуж сползали по очереди по пустякам… становилась всё более одинокой, одинокой, а теперь брат от неё отказался, знать не хотел, и смерть его в любую минуту могла её, без опеки, без друзей, бросить на добычу домашних разборок о выборе господина.

Помнили о ней или нет польские и литовски паны? Среди них насчитывалось друзей не много, неприязненных и равнодушных тысячи.

Надежда, хоть слабая, обманчивая, какого-то счастья, возрождения, омоложения, тронула её сердце. Генрих ей понравился, что-то, казалось, говорит, что он был тем предназначенным!

В блаженной и вместе грустной мечте Анна потратила значительную часть времени… Она села, задумчивая, и, боясь, как бы её изображений не отобрали, как бы не высмеивали, может быть, заинтересованность ими, тщательно их спрятала.

Жалинская, которая вечно и всегда теперь кормила её оправданиями, гонялась, гневалась, дулась – и эту мечту, верно, нашла бы грешной… и неподходящей.

С этой мечтой о Генрихе, молчащая… начала, наконец, молиться, чтобы прогнать навязчивые мысли.

* * *

Талвощ из-за любви к принцессе Анне, а немного и из-за красивых глаз Доси Заглобянки, набегавшись утром с серебром и счастливее, чем ожидал, получив деньги, в этот день почивал уже на лаврах и весело разговаривал с Боболой, который сидел, нахмуренный, на своём тарчане, горюя, когда в дверь постучали, и в ту же минуту открыли её; головка подростка, девушки с коротко остриженными волосами показалась в ней, поискала глазами Талвоща и воскликнула:

– Пана Талвоща просят!

Не спрашивая кто, и думая, что либо Жалинская в нём нуждается, либо принцесса приказывает позвать его, схватил литвин шапку и побежал.

Девушка предшествовала ему, скача через коридор аж до передней, в которой со сложенными на груди руками, с гордо поднятой головой, стояла ожидающая его Заглобянка.

Неожиданное счастье для влюблённого Талвоща.

Девушка, которая привела его сюда, указала пальцем на Досю. Талвощ поклонился, сердце его билось…

Задумчивая Дося, казалось, размышляла, что ему сказать.

– Мне не нужно вас спрашивать, – сказала она, – так ли вы привязаны к принцессе, как я. Хотя вы недавно на её дворе, но я считаю вас верным слугой нашей пани.

– И можете за это поручиться, – прервал Талвощ, кладя руку на грудь.

Заглобянка провела белой ручкой по лбу.

– А! – сказала она грустно. – Если бы она столько имела друзей, сколько имеет врагов… Против неё все сговариваются и объединяются. Оставил её король и забросил… а другие, когда он закроет глаза, будут всё делать в интересе каких-то там пришлых панов, которым захотят продать себя… а о принцессе, хотя ей принадлежит это государство и корона, не подумают!!

Дося вздохнула, и вдруг, понизив голос, начала живей:

– Император Максимилиан имеет уже здесь больше друзей, чем она… Все за ним и с ним… Принцесса знает наверняка, что кардинал Коммендони думает только об императорских интересах, а о её судьбе вовсе не заботится. Как и откуда мы это знаем, в этом у меня нет необходимости вам признаваться, но верно то, что кардинал, который ежедневно выезжает в Беланский лесок ради свежего воздуха, сегодня там имеет встречу с кем-то… по-видимому, из Литвы. Там будут какие-то совещания.

Она посмотрела на Талвоща, не смея докончить. Литвин зарумянился.

– Неприятная это вещь, – сказал он, – подслушивать и шпионить и, если кому, то мне она не пристала… но когда речь идёт о принцессе…

– О спасении её, быть может! – прервала Дося горячо. – Потому что об опасности достаточно иногда знать, чтобы её избежать… Если бы ваша милость хотя бы узнали о том, кто там ожидает кардинала, с кем и… о чём будет совещание.

Взгляд девушки, которая отлично знала, что склонит Талвоща на что захочет, стал таким настаивающим, что литвин почувствовал себя готовым на всё.

– Уже когда кардинал, – добавила Заглобянка, – использует такие способы, что за городом в лесу назначает свидания, дело должно быть не малого значения и особы, на него приглашённые.

– Я наших литвинов всех знаю, и Ходкевичей и Радзивиллов, и сколько их там есть, – сказал Талвощ.

Дося прервала его.

– Поскольку Коммендони уже раньше сносился с поляками, с воеводой Фирлеем, с Зебжидовскими даже… а теперь литвинов приводит, очевидная вещь, что речь идёт о важном деле, о наследстве после короля, которого уже считают умершим.

Талвощ стоял задумчивый, терзая усы и закусывая губы.

– Кардинал, хитрый итальянец, как никто здесь, – сказал он, – достаточно вспомнить, что он сломил короля, когда дело было о разводе; ваша милость считаете, если он в лесок едет по причине секретности, поставит, наверное, стражей и приблизиться к ним будет невозможно.

Дося пожала плечами.

– На это, сударь, ты имеешь разум и хитрость, – отозвалась она резко. – Несомненно, что так, как стоишь, не приблизишься, но…

Талвощ рассмеялся.

– А! Правда, – воскликнул он, – хоть в холопа или в бабу, идущую по грибы, могу переодеться.

– Достаточно в нищего, – вставила Заглобянка живо.

– Не знаете, в котором часу состоится это свидание в лесу? – спросил Талвощ.

– Перед вечером, много времени терять нельзя, а хотя бы вы какой-нибудь час прогулялись, ожидая, не такое это тяжёлое мучение.

Литвин ничего определённого ещё не отвечал, Заглобянка начала терять терпение.

– Пойдёте или нет? – спросила она.

– Должен, – произнёс послушный литвин, – но как я сумею то, что вы мне приказываете… один Бог знает.

– Я вам не приказываю, – прервала Дося, – не для меня это делаете, но для принцессы.

Талвощ, ей казалось, взглядом говорит, что, по крайней мере, для неё также, как для Анны, предпринимал очень небезопасное и неприятное шпионство.

Не прошло потом часа, когда ободранный нищий с грязным лицом, в дырявом сукмане, в лаптях, с посохом, из замка через сад спустился к Висле, отвязал у берега прикреплённый маленький чёлн, сел в него, незамеченный, и сильно работая веслом, поплыл, оглядываясь вокруг, по течению реки к Беланам.

Трудно в нём было признать молодого и красивого парня, который любил наряжаться, и заботился о том, чтобы не хуже других выглядеть. Но чего же не сделают любовь и честное сердце.

Талвощ много делал для Доси, это верно, не менее, однако, желал услужить принцессе, которую её двор и те, что её видели теперь в этом сиротском положении, любили сильней, чем когда-либо, оттого, что её преследовали.

Талвощ не напрасно воспитывался на берегах Немана, с маленькой лодкой умел отлично справляться, управлял ею ловко, и очень не много потребовалось времени, чтобы доплыть до леса, который заросшим берегом доходил даже до реки.

Спрятав лодку в тростнике и камыше, выскочил из неё и, согнувшись,