— Возьми, — на указательном пальце Вишневского висела связка ключей. Удерживающее их вместе серебристое кольцо было необычно массивным.

Мой взгляд упал на брелок. Захотелось поёжится. Это был самый настоящий коготь. Большой, сантиметров семь, с сохранённым на остатках шкуры мехом. Если бы не этот коготь, я бы изумилась сильнее, а так он здорово отвлёк внимание.

— Не боишься давать мне ключи от квартиры?

— С чего ты взяла, что они от квартиры, — только я потянулась, Герман зажал связку в кулаке.

Хмыкнул и, раскрыв ладонь, повернул боком, позволяя мне рассмотреть коготь во всей красе. Я всё-таки передёрнула плечами. Герман подал мне связку и на этот раз позволил взять её.

— Если не от квартиры, значит, от берлоги, — заключила я, подозревая, что коготь некогда принадлежал медведю. — А это одно и то же.

Вишневский достал пачку сигарет и закурил, ничего мне не ответив. В воздухе запахло дымом. Не противно, скорее непривычно. Задумчиво глядя на меня, Герман почти незаметно кривил губы и щурил глаза. Может быть, причиной этому был холодный и мокрый ветер, а может, ведомые только самому Герману мысли.

Не зная, что делать дальше, я мялась с ноги на ногу. Хотелось побыстрее оказаться дома и снять намокшие кроссовки. Их бы тоже было неплохо поменять, но трезвый расчёт подсказывал, что сделать это я смогу нескоро.

— Если ты ещё не поняла, девочка, связываться со мной себе дороже. Тем более таким шавкам, как ты. Стоит тебе сделать хоть что-то, что придётся мне не по вкусу, ты пожалеешь. — Он затянулся в последний раз. Бросил окурок на влажный асфальт. — Попробуешь сбежать — найду. Попробуешь выставить меня дураком — найду и сделаю так, что больше тебе играть в игры не захочется. Ни со мной, ни с кем-то ещё.

Он говорил очень тихо, проникая в меня голосом, взглядом, и от этого по спине бежал холодок. Коготь на связке был предупреждением, как и слова. Я вдруг поняла это. Угрожающего вида брелок — никакая не случайность. У этого мужчины вообще не бывает случайностей.

Разве что наше с ним знакомство.

— Усекла?

— Да, — голос пропал. Вышло даже не блеянье, а немое кваканье.

Ему этого хватило. Посмотрев на меня так, будто хотел убедиться, что я действительно поняла, он сел за руль. Завёл двигатель. Сдал назад, мигнув на прощание огромными, похожими на драконьи глаза фарами внедорожника.

Я не двигалась с места. Как будто в лужу с клеем вляпалась или во что-то до ужаса липкое, и теперь не могла сделать шага. Герман смотрел на меня через лобовое стекло, и я, к собственному ужасу, поняла ещё кое-что: если бы сейчас он ударил по педали газа и решил превратить меня в лепёшку, я бы всё равно не смогла пошевелиться.

Только когда машина оказалась на порядочном расстоянии, я взглянула на ключ. У основания когтя была жёсткая бурая шерсть. Нерешительно я провела по ней. Платону наверняка бы понравилось. А у меня нутро сжималось.

— Усекла, — повторила я и заставила себя пойти к подъезду, заведомо зная, что каждый раз, как я достану из кармана связку, в голове у меня будет звучать угрожающе тихий голос давшего мне её мужчины.

День я провела, занимаясь уборкой и готовкой. От мысли стать Герману ближе не отказалась, но поняла, что вести себя нужно осмотрительнее. В моей жизни никогда не было таких мужчин. Это уже не говоря о том, что их в моей жизни вообще не было. Но как вести себя с местными я хотя бы представляла, а с ним…

— Ты опять грустная, — вывел меня из задумчивости Платон.

— Я не грустная, — поспешила я разуверить его. — Задумалась просто. Думать бывает полезно.

— Не полезно, — возразил он на полном серьёзе. — Когда ты думаешь, ты грустная. Значит, не полезно.

Против его железной логики переть было бессмысленно. И правда, чем больше я думала, тем тревожнее становилось на душе. Но перекладывать это на Платошку я не хотела.

— Смотри, что у меня есть, — показала ему связку с когтем.

Брат ахнул, округлил глаза. Как я и думала, живодёрский брелок привёл его в восторг. Он даже остановился, чтобы как следует рассмотреть его. Ненадолго выглянувшее солнце спряталось за серые тучи. Казалось, вот-вот повалит снег. Нахохлившийся голубь сделал к нам шаг, но передумал и вспорхнул с оградки. На площадке около нас резвились дети, неподалёку чесали языками сбившиеся в кучку мамочки.

— Если это только коготь, ты представляешь, какой был медведь? — Платон состроил страшную гримасу, поднял руки и, зарычав, изобразил косолапого.

Я улыбнулась. В интерпретации брата медведь выглядел так, словно перебрал медовухи после зимней спячки.

— А у меня тоже кое-что есть, — вернул он мне коготь.

Снял рюкзачок и, пошарив, достал куклу. Тряпичную, с заплетёнными в косу русыми волосами. Взяв в руки, я увидела на её горле неаккуратный, сделанный красными нитками шов. Далеко не случайность. Чуть не выпустила куклу из рук.

— Откуда это у тебя? — голос мгновенно сел.

— Лёня дал.

— Лёня? — другого я и не ожидала. — Он что, приходил?

— Да, — брат сунул куклу обратно в рюкзак.

Нужно было избавиться от неё, но на меня напал ступор. Я видела, как сходится молния, как скрываются русые волосы. Платон ничего не заметил.

— Что он тебе ещё дал? — взяла брата за руку и крепко сжала его ладонь. Наверное, слишком крепко, потому что он попытался вытянуть её. — Что он сказал? Платон? — не выдержав молчания, присела перед ним на корточки. Взяла за скрытые под курточкой худенькие плечи. — Он тебя обидел?

Платон отрицательно мотнул головой.

— Он мне ещё леденец дал. На палочке. А внутри была жевательная конфета. Всё было хорошо, Ника.

Хорошо всё не было. Но я всё-таки поднялась и снова подала брату руку. Он сам взял меня за неё.

— А… — потянул меня. — Ещё Лёня попросил, чтобы я сказал тебе, что он придёт завтра. Зачем, он мне не сказал, но сказал, что ты сама знаешь. Что или ты должна прийти, или придёт он. И что ждать он не будет. Вот. Сказал, а потом дал мне куклу.

По инерции я продолжала идти вперёд. Шаг, другой… Ноги промокли насквозь, а я смотрела в одну точку. Завтра. Только это и билось у меня в голове.

Завтра.