Шрифт:
Закладка:
На Паризерплац, прямо рядом с Бранденбургскими воротами, находится вилла Макса Либермана. Сейчас ему 85 лет, как и Гинденбургу, которого он несколько лет назад рисовал в роли рейхспрезидента. В то время это было почти делом государственной важности. Некоторые правые националистические газеты вопрошали: почему именно еврею Либерману было поручено нарисовать главу немецкого государства? Тогда Либерман отнесся к этому спокойно: в конце концов, он был не только одним из самых уважаемых – и состоятельных – художников Германии, всемирно известным импрессионистом, но и имел очень хорошие связи в интеллектуальных и ценящих искусство кругах и, что не менее важно, возглавлял Прусскую академию искусств. Он бы не позволил никакому сборищу правых шавок себя расстроить – они бы все равно никак не умалили его славу. Он не практикующий еврей: после смерти родителей он ни разу не появлялся в синагоге. Он самым естественным образом ощущает себя немцем и берлинцем, он убежден в успехе еврейской ассимиляции.
Но отношение к евреям быстро изменилось. Либерман – консерватор, глубоко буржуазный человек, твердо верящий, что может рассчитывать на старую добрую прусскую толерантность и либеральность Республики. Но в последние годы ему пришлось наблюдать, как даже так называемые лучшие, культурные слои общества охватывает все более агрессивный антисемитизм.
Прошлым летом после 12 лет работы он покидает пост президента Академии. В благодарность за заслуги Академический сенат назначает его почетным президентом, но преемником избирают Макса фон Шиллингса, композитора, который больше не сочиняет и который открыто признается в своей вражде к государству и евреям, пренебрежительно называя Веймарскую республику «Семитанией». С победой Гитлера Либерман, наблюдая вместе с женой за тянущимися военными колоннами, осознает, что его мечте об ассимиляции приходит конец: «Мне не съесть столько, сколько я хочу выблевать».
На Паризерплац марширующие колонны сворачивают направо на Вильгельмштрассе. Факелы бросают тревожный свет на здания и людей вдоль дороги. За освещенным окном старой рейхсканцелярии Гинденбург приветствует парад, опираясь на трость, которой он время от времени стучит о землю под марш. Одним зданием дальше Гитлер стоит в открытом окне своей новой официальной штаб-квартиры. В свете прожекторов он в компании Рудольфа Гесса и министров Геринга и Фрика неоднократно приветствует толпу, вскидывая правую руку. В какой-то момент некоторые из участников парада отделяются от колонны, образуют живую лестницу и передают Гитлеру в окно розу. Вскоре, замерзнув, он надевает коричневую куртку СА. Но он в восторге от многочасового шествия и от его организатора – Геббельса: «Где он только раздобыл столько факелов за такое короткое время?»
Геббельс берет все на себя. Он добился трансляции факельного шествия по радио, подключены все станции рейха, некоторые – против воли их руководства, и только Баварской радиостанции удалось отказаться. Они с Герингом произносят пышные речи, которые также должны быть переданы в эфир. Только около полуночи он прощается с самыми стойкими из собравшихся, которые несмотря на мороз выкрикивают «Хайль Гитлер!» и «Хайль Гинденбург!».
Монументальная пропагандистская инсценировка. Но Геббельсу она кажется недостаточно большой и успешной. Прежде всего, он разочарован немногочисленностью отснятых кадров, с низким контрастом и зачастую размытых: они не создают должной визуальной мощи для показа хроник в кинотеатрах. Он хочет представить зрителям настоящее триумфальное шествие, будто способное сокрушить все на своем пути. Поэтому летом он решает снова инсценировать факельное шествие для кинохроник, на этот раз более впечатляющее: больше людей, больше факелов, плотнее колонны, удачнее позиции камер. Теперь участники маршируют широченными рядами, а факелы несут не только люди по краям, но почти все: процессия льется через Бранденбургские ворота, как огненная река. Внимательно присмотревшись к кадрам, можно увидеть, что во время этой повторной съемки на обочинах совсем нет больших толп. Но Геббельса это мало волнует: при умелом монтаже это совсем не заметно.
* * *
Карл фон Осецкий, главный редактор газеты «Вельтбюне», как всегда неутомим. В редакцию приходит известие о том, что Гитлер принимает присягу в качестве рейхсканцлера. Вечером редактор отправляется на собрание Союза защиты немецких писателей в кабак рядом с Халлешес Тор. Союз защиты – это что-то вроде профсоюза писателей. Эрих Мюзам, как всегда вспыльчивый, выступает с яростной речью и требует упорного сопротивления нацистам. Большинство авторов смеются над его негодованием, мол, вся эта шумиха вокруг Гитлера скоро утихнет сама собой. Затем поднимается Осецкий, все умолкают, и он говорит низким голосом: «Все это займет гораздо больше времени, чем вы думаете. Возможно, годы. Здесь мы бессильны. Но каждый из нас может принять решение никогда не подавать даже мизинца тем, кто сейчас стоит у власти».
После встречи Осецкий отправляется на метро на собрание «Лиги защиты прав человека» на Монбижуплац. Он выходит на станции метро «Кайзерхоф», желая воочию лицезреть нацистский балаган. Поднявшись из метро, он видит перед собой неисчислимые ряды марширующих людей СА, мерцающий свет факелов на их лицах. Осецкий какое-то время наблюдает за этим зрелищем, плотно сжав губы, затем отворачивается и сбегает обратно по лестнице. Он садится на ближайший поезд, чтобы успеть на собрание. К следующей пятнице «Лига» хочет подготовить в Бетховенском зале митинг, на котором Осецкий должен выступить с речью.
* * *
Граф Гарри Кесслер отправляется вечером в отель «Кайзерхоф», но не для того, чтобы отпраздновать вступление в должность нового канцлера, а на давно запланированный ужин, за которым последует лекция. Выступающий – Рихард Николаус фон Куденхове-Калерги, австрийский писатель с японскими корнями, который, где бы ни появлялся, повсюду пропагандирует идею экономически и политически единой федеративной Европы.
Кесслеру знакомы эти панъевропейские идеи, и, хотя он симпатизирует им, в конечном итоге они кажутся ему неубедительными. Куденхове-Калерги описывает преимущества объединенной Европы с впечатляющим многословием, но чересчур легкомысленно обходит стороной нескончаемые конфликты и политические конфронтации, раздирающие континент. Об этой разобщенности Кесслер знает не понаслышке. После окончания мировой войны он тоже посвятил политике несколько лет своей жизни. Он продвигал свою идею о другой Лиге Наций, в которой должны быть представлены не государства, а наднациональные учреждения – например, торговые ассоциации, религиозные общины, профсоюзы рабочих или академии. Цель заключалась в борьбе с эгоизмом наций и, прежде всего, в предоставлении большей власти транснациональным силам. Но оказанное этому плану сопротивление было настолько велико, что он так и остался утопией, и Кесслер в итоге поставил на нем крест.
Настойчивость не является его сильной стороной. Правда, Кесслеру она
