Шрифт:
Закладка:
На субботних молитвах я старалась сесть подальше в темный угол, чтоб поменьше попадаться брату Игорю на глаза.
И теперь мамины слова повергают в шок.
Ему? В жены? Меня?
Не-е-е-ет!
Не знаю, как у меня хватает сил и разума не рвануться из маминых рук в сторону, словно бешеная белка. Очень хочется! И обидно так, еще больше обидно, потому что я искала в ее объятиях утешения и защиты, а нашла…
— Я устала, мам, — бормочу я, аккуратно выбираясь на волю, — спокойной ночи.
— Спокойной ночи, моя девочка, — она гладит меня по голове, целует в лоб.
Выходит.
Слышу, как она передвигается по квартире, что-то прибирает на кухне, затем уходит в их с отцом комнату, и все затихает.
Мои родители уже давно видят десятый сон, а я все лежу, сжав кулаки и тупо уставившись в пространство, и думаю, что лучше я шлюхой прослыву на всю нашу общину, чем буду терпеть внимание брата Игоря.
Завожу будильник на половину седьмого, чтоб успеть сбежать из дома в институт до того, как родители проснутся. Не хочу с утра разговаривать с мамой, сил на новую битву с ней нет.
А вечером… Вечером посмотрим.
17
— Васька, у тебя сколько пар сегодня?
Тошка ждет меня у аудитории психологии после второй пары, на большой перемене, пристраивается рядом, пытаясь попасть шаг в шаг.
Кошусь на него, хмурюсь.
Надо же, плюй в глаза — божья роса! Это мама моя говорит про тех, кто косячит и вообще не чувствует никакой вины.
Тошка словно промотал на скорости нашу последнюю ссору, когда он в ультимативной форме запретил ходить на посвящение в студенты, или вообще стер эту запись, как ненужную!
И теперь идет рядом, улыбается, довольный такой!
А вот мне вообще не до улыбок. Особенно на фоне осознания, что мой друг детства, как ни грустно это, был полностью прав, не пуская меня на сборище студентов.
До сих пор думаю, что было бы, если б после пар сразу домой пошла. Верней, чего НЕ БЫЛО БЫ…
От того, что Тошкины предостережения были правильными, почему-то обида давит. На него. Глупо это и неправильно, но перебороть себя пока не могу.
Потому ничего не отвечаю, ускоряю шаг.
Тошка догоняет, он высокий, легконогий, ему это сделать вообще несложно. Обходит меня, поворачивается спиной к движению, корчит забавную и грустную мордашку:
— Вась, ну ты чего? Ну, прости меня, перегнул немного… Просто там обычно такое бывает… Всякое… Не надо таким ромашкам, как ты, соваться. О тебе же переживаю, блин!
Смотрю в его симпатичное открытое лицо, вздыхаю. Прав ведь оказался. Прав.
— Ну Ва-а-ась, — тянет он, — ну давай мириться! А то упаду сейчас! Ой, падаю!
Тошка и в самом деле чуть пошатывается, и я, невольно улыбаясь, придерживаю его за руку.
Тошка тут же перестает дурачиться, тянет меня на себя, стремительно сокращая расстояние между нами.
Перехватывает за талию, смотрит сверху вниз, и лицо такое серьезное становится, напряженное немного:
— Вась… Простила?
Мне неловко, что он вот так меня обнимает посреди универа, на глазах у однокурсников и преподов, ежусь, пытаясь вывернуться, но Тошка не замечает моего сопротивления, смотрит серьезно и ожидающе.
И я, в итоге, сдаюсь.
— Ладно… Простила. Но не делай так больше, Тош! У меня и без того контролеров полно, еще и тебя не хватало!
— Чего, родаки достают? — он вздыхает и, после моего очередного намекающего ерзания, нехотя выпускает на свободу.
Поправляю юбочку, оглядываюсь по сторонам, с досадой замечая хихикающих однокурсниц.
Блин, ну вот! Начнется теперь!
Затылок еще жжет почему-то, словно у меня там линза, и на нее направлен прямой солнечный луч. Неприятное ощущение, острое очень.
Хочу обернуться, но Тошка в этот момент начинает снова задавать вопросы про родителей, и я только провожу пальцами по шее, пытаясь немного смягчить жжение.
— Да все, как обычно, Тош, — обрываю я его вопросы, морщась от неловкости.
Родители Тошки не в общине, но в курсе про то, что мои — там. И Тошка знает некоторые особенности моей жизни. Не все, далеко не все! Но многое.
И все равно, рассказывать ему что-либо неприятно.
— Слушай… — Тошка быстро смотрит мне за спину, а затем становится чуть ближе и кладет тяжелую ладонь на плечо, заглядывает в глаза, — давай я поговорю с ними? Ну что за херня, в конце концов? Тебе восемнадцать! Ты, в принципе, уже не зависишь от них! Да ты, если подумать, даже замуж можешь выйти!
— Ага, — уныло соглашаюсь я, — они об этом тоже знают, поверь…
— Чего? — Тошка наклоняется ниже, ладонь на моем плече тяжелеет, — не понял…
— Ой, все! — мне вообще не хочется рассказывать о матримониальных планах моей мамы, стыдно, неловко и глупо это, словно жалуюсь. А жаловаться я не привыкла. — Я пойду, пара скоро!
— Я после пар тебя встречу, — говорит Тошка, и это вообще не вопрос. У меня нет времени и сил ему сейчас противостоять, потому киваю, соглашаясь, — сколько у тебя? Три?
— Четыре.
— Ну все, договорились.
Он тянет меня на себя, мягко целует в макушку и удаляется, прежде, чем я успеваю ему высказать свои возмущения по этому поводу.
Оглядываюсь, все еще ощущая назойливое жжение в районе затылка, замечаю своих однокурсниц, многозначительно пялящихся на меня. Соображаю, как со стороны выглядела эта сцена, злюсь.
Ну, Тошка, блин!
Разворачиваюсь и иду чеканным шагом мимо болтушек в сторону туалета.
Надо умыться, выдохнуть… Ну вот кто знал, что студенческая жизнь бьет ключом настолько?
Через минуту, когда неожиданно рядом открывается дверь кабинета, и сильная рука утаскивает меня из оживленного коридора, я понимаю, что вообще еще ничего про бьющую ключом студенческую жизнь не знаю…
18
Когда-то одна из соседок по нашей лестничной площадке, веселая и активная тетя Наташа, сказала, что мужчины бывают трех типов: “от Бога”, “ради Бога” и “не дай Бог”. Мама, услышав это, долго ругалась и даже плевала в сторону тети Наташи, обзывая ее богохульницей и падшей женщиной. А та смеялась и говорила, что чаще всего Бога поминают именно безбожники… Мама ахнула и схватилась за сердце, принялась названивать участковому… Короче говоря, отменный скандал вышел.
Тетя Наташа
