Стук прекратился. Марджори все еще истерически кричала, но она все же немного успокоилась, настолько, что я смогла разобрать слова.

Марджори кричала:

– Уберите их из моей головы!

Папа:

– Все хорошо. Ты… Просто тебе приснился кошмар.

– Они такие старые. Не дают мне спать. Они постоянно там.

Мама:

– Ох, Марджори. Мама и папа здесь, с тобой. Все в порядке.

– Они всегда будут здесь. Их слишком много.

Папа:

– Шшшш, здесь никого нет, кроме нас.

– Мне не спрятаться от них.

Я уже была на полпути к ее комнате. Марджори больше не кричала. Голос ее звучал спокойно и невозмутимо. В ее тоне угадывалось обычное раздражение подростка, который едва может найти в себе силы пробормотать ответ на надоедливый вопрос родителей.

Голоса мамы и папы звучали все громче, в них слышалось отчаяние.

Мама:

– Прошу тебя, милая. Давай, спускайся!

– Нам от них не убежать.

Папа:

– Марджори, спускайся оттуда! Прямо сейчас!

Мама заорала на папу за то, что тот кричал на Марджори. Папа крикнул Марджори, чтобы та прекратила этот кошмар. И тут Марджори начала снова кричать на них обоих. Кричали все трое. Мне казалось, что это никогда не закончится.

Я впрыгнула в дверной проем, все еще пригнувшись к полу. Когда я подняла глаза и увидела Марджори, начала орать и я.

На следующее утро мама объяснила мне, что Марджори не помнит ничего из случившегося, поскольку она ходила во сне или что-то в этом роде. Я спросила ее про дырки в стенах. Мама попыталась отшутиться:

– Да, Марджори во сне еще и дерется. – Я не оценила шутку. Тогда мама объяснила, что Марджори приснился ночной кошмар, от которого так пугаешься, что тело кажется всем проснувшимся, а ты на самом деле спишь. Марджори была так перепугана, что пробила в гипсокартоне дырки. Наверно, это она пыталась убежать от того, что ей снилось. Мама заверила меня, что Марджори была достаточно сильна, чтобы пробить дырки в гипсокартоне, довольно ломком, особенно в тех местах на втором этаже, где штукатурка была старой и крошилась. Мамины слова должны были успокоить меня, однако у меня в голове не укладывалась мысль о ночном кошмаре, к которому теперь добавилось беспокойство по поводу того, что стены были такими непрочными. Что это за дом с рыхлыми стенами?

До всех этих объяснений про ночные кошмары и старую штукатурку, той ночью я, стоя в дверях комнаты Марджори, увидела вдавленную в стену Марджори. Она выглядела как паучиха. Паутиной ей служил концентрический коллаж постеров из блестящих обрубков тел, посреди которых она и зависла. Ее плечи и ноги были расправлены, как орлиные крылья. Руки, запястья, голени и щиколотки так вжаты в стену, что казалось, будто они медленно растворяются в ней. Марджори корчилась и крутилась на одном месте. Ее ноги покачивались над полом на высоте примерно моего роста. Папе пришлось смотреть на нее снизу вверх и дергать ее за толстовку. Он все требовал, чтобы Марджори проснулась и спустилась со стены.

Голова Марджори была повернута в нашу сторону. Лицо ее я не могла разглядеть сквозь копну волос. Марджори выкрикнула:

– Блин, не хочу больше слышать их. К чертовой матери все! На хрен, никогда, никогда не хочу их слышать!

Мама схватила меня за руку и повела по коридору обратно в мою комнату. Всю дорогу она меня успокаивала. Звуки из комнаты Марджори постепенно затихали по мере того, как мы продвигались по коридору. Мама резко отворила дверь моей спальни, сбив мой завязанный пояс от халата. Пояс лег на пол мертвой пушистой лианой. Моя пластиковая бутылка из-под апельсинового сока слетела с двери и стукнула маму по голове. Мама машинально провела рукой по лбу и запулила бутылку в сторону моего открытого шкафа. Я попыталась объяснить, что именно на нее свалилось, но она шикнула на меня и уложила в кровать.

Мама легла рядом со мной. У меня была истерика, и через слезы я постоянно спрашивала ее, что не так с Марджори. Она гладила меня по голове и врала, обещая, что все будет хорошо.

Я отвернулась от мамы, но она все еще крепко прижимала меня к себе, обхватив руками и ногами. Я попыталась вырваться, хотя мне и некуда было бы бежать, если бы я смогла освободиться из ее объятий. Мама стала напевать колыбельную мне в затылок. Вопли Марджори и крики папы теперь звучали как саундтрек из хоррор-фильма, в котором все изрядно переигрывали. Каким-то образом со временем все смолкло: крики, визги и песенка. Мы заснули.

Когда я проснулась, мама все еще спала в моей постели. Она перетянула на себя все одеяла, перевернулась и спала лицом к стене. Ее спина ритмично вздымалась и мягко опускалась. Вверх-вниз. Я лежала, повернувшись в другую сторону комнаты в направлении моего картонного домика. Я не помнила, когда последний раз смотрела на домик, как и то, как он выглядел, когда я отправилась спать много часов назад, до того, как я проснулась под вопли Марджори, или когда мама вернула меня в комнату и промурлыкала песенку мне в черепушку.

Я была спокойна. Плакать я больше не собиралась. Но и сна я лишилась той ночью, пытаясь понять, когда Марджори успела вновь побывать в моей комнате и была ли она здесь, пока мы с мамой спали. Я ощупала переносицу в поисках доказательств тому, что она пыталась зажимать мне нос.

Внешние стены, лотки для цветов на подоконниках, сланцевая крыша и даже труба были покрыты ростками тщательно прорисованных лиан и листьями с толстой черной обводкой, закрашенными зеленым фломастером. Растущие существа Марджори сдавливали мой домик. В окне торчал лист бумаги с двумя рисованными кошками в стиле Ричарда Скарри. Они будто бы выглядывали из окна в поисках меня. Кошки были сестрами. Старшая кошка была одета в серую толстовку с капюшоном и выглядела больной. Ее взгляд был безжизненным и осоловевшим. Глаза кошки поменьше были широко открыты и решительно глядели сквозь очки.

Я тихонько вылезла из постели, не разбудив маму. Достала рисунок из окошка домика. В нижней части листочка было написано: