Шрифт:
Закладка:
Меня словно оглушает ударом: с глаз спадает пелена, теперь я способна видеть реальность. Все становится на свои места… Это ведь просто как дважды два!
Не было никакого самоубийства и не могло быть. В стакан воды подсыпали смертельный яд, от которого сердце девушки остановилось.
Какой идиот будет травить себя цианистым калием! Это способ убийства, не более. Полиция должна была об этом догадаться. Ну откуда у школьницы может быть такое вещество? Зачем ей создавать себе сложности, если в аптечке полно снотворного?
Меня захлестывает злость.
Как такое получилось? Полиция умывает руки, а убийца остается безнаказанным.
Нет, так нельзя… не позволю…
– Ева? – произношу я, робко веря в то, что ее душа меня слышит. – Я найду твоего убийцу. Сделаю все возможное и невозможное.
В мыслях всплывает маленькая аккуратная записка. Что насчет прощального письма? Кто-то заставил ее это написать, чтобы ни у кого не возникло сомнений относительно факта самоубийства, или же просто подделал почерк.
Но… подделывать ее почерк умею лишь я. Иногда мы делали задания по определенным предметам друг за друга – вот и пришлось научиться.
Возможно, в письме какая-то загвоздка? Нужно перечитать его снова.
Еще раз внимательно осмотрев комнату глазами ищейки, я кладу в сумку все, что считаю необходимым, аккуратно раскладываю все вещи по своим местам и выхожу из комнаты.
На вызов наверняка приезжали люди Джера Оулдмана – отца Макса. Я обязана с ним поговорить – он порядочный человек и, уверена, откроет дело. Остается лишь убедить его в том, что четыре дня назад произошло вовсе не самоубийство…
Спустившись в гостиную, я вижу сидящего за столиком Шона и, растерявшись, чуть замедляю темп.
Во мне просыпается острое желание молча пройти мимо, но, понимая, что это будет выглядеть глупо, лишь произношу без эмоций:
– Я не слышала, как ты вошел.
Он ничего не отвечает, даже не поворачивается в мою сторону.
На столе стоит уже на четверть пустая бутылка коньяка, Шон отстраненно смотрит в одну точку и машинально вертит в руке стакан.
«Все еще ничего не чувствуешь? Веришь в то, что можешь контролировать абсолютно все?! Всегда держишь эмоции в себе?»
Я хочу прокричать это в лицо Уайту, но молчу.
Нельзя толкать человека в пропасть, лучше подать руку. Даже если этот человек – Шон. Но я не могу ничем ему помочь. Или могу… но хочу ли?
– Выпьешь со мной? – хриплый голос, раздавшийся сзади, заставляет меня вздрогнуть.
Нет. Я сейчас же уйду из этого дома и больше никогда в нем не появлюсь.
Но… что-то заставляет меня обернуться, заглянуть ему в глаза и увидеть там бездну.
На самом деле – да, хочу. Алкоголь – не лучшее средство залечивания ран, но действенное.
Я направляюсь обратно, беру стакан, собираюсь налить в него коньяк, но Шон забирает бутылку.
Что, простите, только что было?
Я бросаю на него выразительный взгляд.
– Ты только что предложил мне с тобой выпить или я ослышалась?
– Предложил. Но я ведь не думал, что ты согласишься.
Превосходная логика.
– Думаешь, мне должно быть это интересно?
– Не люблю, когда девушки пьют.
– А когда курят? – с моих губ по инерции летят язвительные слова.
Шон обхватывает ладонью мое запястье и тянет на себя – я покорно сажусь на мягкий кожаный диван, озадаченно глядя на него.
– Лиззи, прибереги свой яд для другого случая, – произносит он.
Я молчу, еще не решив, как ему теперь отвечать. По имени Шон называет меня очень редко, давая этим понять, что хочет по-человечески поговорить.
– Что тебе нужно? – устало спрашиваю я.
Он облокачивается на спинку дивана и закрывает глаза, не отпуская мою руку.
– Чтобы ты была здесь, – негромко отвечает он. – В доме мрачно и одиноко.
– Тебе необязательно здесь находиться, – произношу я.
– Не хочу никого видеть.
Как мне знакомо это состояние… Не хочешь никого видеть и при этом не можешь оставаться один на один со своими мыслями. В такие минуты рядом должен быть близкий человек, который подарит тепло и избавит от боли лишь одним своим присутствием.
Но Уайт – одиночка, он привык рассчитывать только на себя и не подпускать никого близко.
Теперь, когда между нами на время разрушились каменные стены ненависти, я не могу молчать.
– Шон! – Наши взгляды встречаются. – Не было никакого самоубийства. Еву убили, понимаешь?
Выражение лица Уайта остается прежним, немного скучающим, будто я говорю о погоде на улице.
– Доказательства?
Его насмешливый и в то же время агрессивный тон пугает меня. Он говорит так, будто ничуть не удивлен моему заявлению. Возможно, он считает эту мысль абсурдной?
– Значит, ты думаешь, что она планировала собственное самоубийство задолго до случившегося? Искала метод как можно сложнее и изощреннее… и пришла к мысли: почему бы не проникнуть в ближайшую химическую лабораторию и не украсть там цианистый калий?
Слова прозвучали жестоко и цинично – возможно, постороннему человеку было бы сложно понять, какая боль под ними скрыта.
– Неважно, что я думаю, – говорит Шон. – Это все теория. Где факты?
Уголки его губ поднимаются вверх, но улыбка похожа на гримасу, взгляд пылает. Мне становится не по себе. Возможно, так чувствует себя человек, находящийся неподалеку от действующего вулкана, когда начинает трястись земля и вот-вот должно произойти извержение.
Что с ним происходит? Зачем он требует от меня доказательств?
Я в растерянности и недоумении смотрю на Шона, чувствую, как начинают трястись руки, дрожать губы.
Чего я ожидала? Понимания? Неужели хотела помочь?
Взгляд Шона смягчается.
– Два дня назад такие вопросы задавал мне Оулдман, – произносит он.
Осознание услышанного отражается тупой болью в груди.
Значит, Шон понял раньше меня, что произошло на самом деле… А отец Макса не поверил ему. Не может такого быть! Он умный человек и всегда поступает по совести. Возможно, этому есть какое-то объяснение?
Я искоса смотрю на Шона, представляя его реакцию на такое наплевательское отношение к смерти его сестры. Это и меня могло бы вывести из себя, хотя я гораздо сдержаннее Шона в плане проявления негативных эмоций и агрессии.
– Возможно, к человеку, который не являлся регулярным посетителем детской комнаты полиции, он прислушается лучше, – произносит он, и, скривив губы, добавляет: – Ну, или к будущей невестке.
Последние слова он произносит с особым презрением. Да и когда он успел подумать
