— Просьба одна есть.

— Если участвовать в концерте, то, пожалуй, мне некогда, — задумчиво произнес он.

— Об этом в другой раз поговорим. У меня другое к тебе дело.

— Вот, — достал я Нюшкин платочек, — девушка одна обронила. Встретишь, передай.

— Чей? — взглянул на платочек Павел.

— Кажется, Нюшки Пинеткиной, — стараясь быть равнодушным, ответил я.

— Нюшки? — Павел перевел взгляд на меня.

— Конечно.

— Не могу, — покачал он головой.

— Да ты почитай, что на нем вышито.

Он развернул платочек, прочитал незатейливую частушку и густо покраснел.

— Вы думаете? — тихо спросил он. — Вы знаете?

Я кивнул.

Павел бережно сложил платочек вчетверо и засунул его в книгу.

Не знаю, как и где встретились Павел с Нюшкой. Только хорошо помню, как через неделю, на репетиции, Нюшка шепнула мне:

— Спасибо.

С тех пор я часто встречал их вместе. Они улыбались мне, и сердце мое радостно билось от какого-то нахлынувшего тепла, а может, и от сознания того, что в трудную минуту я помог им сохранить ту юношескую дружбу, у которой все еще впереди.

В ДОРОГЕ

СУМЕРКИ упали на землю неожиданно. Повалил густой снег. Не стало видно огоньков раскинувшейся в стороне от большака деревни. Я уже хотел идти искать ночлег, как услышал гудение грузовика. Через несколько минут его фары вырвали рядом со мной у темноты кусок дороги. Я поднял руку. Машина, пробежав по инерции несколько метров, остановилась.

— Садитесь. Вдвоем веселее ехать.

— В Вологду?

Парень кивнул головой и улыбнулся какой-то приятной улыбкой. Он был плечист и белозуб. Русая прядь волос прилипла к вспотевшему высокому лбу. Не зная с чего начать разговор, я осматривал кабинку. Неожиданно взгляд остановился на открытке, приклеенной к нижней части ветрового стекла.

— Артистка Самойлова?

— Вот и вы ошиблись, — опять улыбнулся водитель. — Похожа?

— Очень.

— Моя спасительница.

Парень помолчал.

— Да. Не она, так сейчас Дмитрий Хохлов не держал бы в руках вот эту баранку. А случилось это так.

В армии я стал шофером. После демобилизация подумывал махнуть на какую-нибудь стройку в Сибирь. Но тут письмо получил. От председателя. Писал он о том, что ждет в колхоз. Машины, мол, новые купили и невест хороших вырастили. Приехал домой. Мать от радости две квашни теста пересолила. Председатель сдержал свое слово — дали мне новехонький грузовичок. А вскоре встретилась и та, ну, которая, понимаете, не может не встретиться…

— Она? — спросил я у шофера, взглянув на «артистку Самойлову».

— А встретились мы с ней, можно сказать, случайно. Уколол я палец руки ржавым тросом. Распух он — спасения нет. А время горячее, идет сев и все прочее. Положил однажды свой больной палец на бревно, достал перочинный нож — как бритва — и говорю Веньке Малышеву, грузчику: «Режь!»

А Венька медлит. Тогда я на него цыкнул, он и полоснул ножиком. Забинтовал я палец и опять баранку кручу. Через сутки стало невмоготу. Пришлось идти на медпункт. Там я и встретил Галку. Имя-то ее потом узнал. Осмотрела она мою руку и спрашивает:

— Кто это вас так… бороновал?

Рассказываю. И хотя от боли готов в узел завязаться, не могу от нее глаз отвести. Сделала она мне какие-то припарки, посоветовала еще примочки и наказала приходить через день. Разумеется, я не стал дожидаться послезавтра, а на другой день, улучив минуту, подкатил к медпункту на машине. Народу болящего у нас мало, поэтому сиди с Галкой сколько душе угодно.

Рука у меня давно зажила, а я все хожу и хожу в медпункт. Кончу вечером работу — и туда. По деревне слышно: «Смотрите, Митька Хохлов опять к фельдшерице потопал». А я и не скрывал этого. Жила Галка в соседней с медпунктом комнатушке, Приехала она из города. Родителей у нее не было. В детдоме воспитывалась.

Пришло время и признался я ей. Ранила, мол, ты, Галка, меня вот в это место. На сердце показываю. А она серьезно:

— Подожди, Митя, проверь свое чувство. Время — лучшее испытание.

Договорились свадьбу сыграть осенью, в ноябре. Мать об этом известил. Она радешенька. Нравилась ей Галкина скромность и обходительность. После этого начал я, что называется, калымить. Деньги на свадьбу копить. Поедешь за чем-нибудь в город, по дороге подберешь людей в кузов — плати по пятьдесят копеек с носу. Обратно — столько же. В городе, случалось, просили кое-что перевезти — меньше как по трешнице не брал. А раз возили зерно сдавать, так у нас на трех машинах четыре мешка ячменя лишних оказалось. Спрашиваю у дружков, что будем с этими мешками делать.

— Привезем в правление, скажем председателю, мол, украсть украли, а продать — кишка тонка. Эх, ты, — вспылил Егорша Камнев. — Да у нас городские для куриц зерно с руками оторвут.

Дальше — больше. Пить я не пил, разве что в выходной пивком побалуюсь, поэтому деньги копились. И на беду или на добро показал я однажды их Галке. Отодвинулась она от меня, заходила по комнатушке, брови сдвинуты, глаза, как два горящих уголька.

— Чует мое сердце, нечестные это деньги, Митя. Расскажи мне обо всем.

Отказаться я не посмел. Владела она моим сердцем безраздельно. Когда кончил рассказывать, заговорила она:

— Повинись и сдай эти деньги в колхозную кассу. Пока не сделаешь этого — я жить не буду спокойно. Зачем нам они. Жить начинать надо со светлого, радостного. Сидеть на свадьбе, слышать поздравления людей и думать, что это мы их обворовали… Нет, нет…

— Но…

— Нет, Митя, нет. И не приходи ты ко мне до тех пор, пока не повинишься народу.

Кремнем оказалась Галка. Вечером следующего дня увидела, что подхожу к медпункту, через окно спросила:

— Ну?

Я отрицательно покачал головой. Дверь захлопнулась перед самым носом. На следующий день повторилось то же, как в сказке о лыке да мочале. А ведь все эти дни я ходил сам не свой. И совестно, и страшновато каяться, и к ней тянет. Признаться, значит,