Шрифт:
Закладка:
Наука убивать
А ведь хорошо стрелять в человека. Уместиться за камнем, высунуть дуло, целиться. Обернуться на раскуроченный труп товарища – вот те крест, мясной друг, отомщу гадам. А он глядит последним глазом с половинки головы и знает: я убью их всех. Брат мой потерянный, до встречи в Вальгалле. Ночью я ловлю часового у сортира и вспарываю глотку, он благодарно хрипит – никчемная жизнь кончена, впереди свет. Тяжелое тело расслабляется, я кладу его на землю, липкий от крови и пота, запыхавшийся. Дальше резкая боль и тишина – ничего больше нет, но все не зря. Это жизнь, это смерть! И зачем мать отмазала меня? Минус шесть, плоскостопие, недовес – спустя десять лет плюс гастрит и боль в пояснице – лишь бы не грыжа.
Возвращаюсь в офис. Подрядчик увез товар в Самару вместо Саратова, а весь срам выгребать пришлось мне. Скучное, как учебник, совещание. Ну здравствуйте, эрекция. Закинул ногу на ногу под стеклянным столом, бумаг навалил, брови нахмурил – а что, даже солидно. Силами трех отделов решили, что дважды два – четыре, и, ощутив себя высокоэффективной командой профессионалов, разошлись.
Бабы из кабинета ускакали на конференцию по продажам. Меня оставили на хозяйстве. И не собираюсь пахать за всех. Завариваю чай, поглядываю в окно, открываю любимый порносайт. С шумом и грохотом врывается директриса, дородная тетка лет шестидесяти. Глядит на расстегнутые штаны, ухает, пучит глаза. Бешено вылетает. Остаток дня чувствую: вот-вот грянет, но тишина. В одиннадцать ночи сообщение: «Пиши по собственному. Две недели можешь не отрабатывать».
Пришел по привычке к началу рабочего дня, под смешки подписал бумаги, лицо делал бесстрастное, дескать, плевать мне на вас и контору вашу отсталую. Мерзко все равно, конечно. Решат еще куры эти, что у меня с женщинами проблема. А все прекрасно, это у женщин со мной плохо. Ладно, вышел из офиса и забыл. У старого парка зеленый тент, парочка БТР, басы из колонок. Наняться бы на службу по контракту. Убьешь кого-нибудь, и сразу спина прямее, голова чище, простая, точная, холодная ярость. А потом и дверь ногой в офис вышибить можно – продайте мне окна немецкие с тройными стеклопакетами. Пятнадцать штук, мне в дом новый. Вот бы запели все, даже директриса. Но не возьмут меня воевать, талант по глазам не разглядишь.
Неделя прошла что надо, отоспался, отъелся. Потом полез на сайт с вакансиями, резюме обновил, приписал стрессоустойчивость. О причинах увольнения скажу – мол, профессиональное развитие остановилось. Никаких вызовов, рутина одна. Я мужчина, без испытаний не могу. Позвали одни, вторые, третьи. Везде ерунда сплошная, то на процент голый работай, то ехать три часа по пробкам, то обещают перезвонить, а сами в небытие. Месяц спустя мать уши про – ела – «так и будешь без работы сидеть, лоб здоровый?».
Потом нашла мне дело. Пару лет назад умерла бабушка, продавать дом решили сейчас. А я и не против поехать, здесь хорошо, леса. Сколько помню, бабушка жила одна. Газа нет, но проходит трасса, по прикидкам мамы, тысяч триста можно выручить. В первую ночь не спал, скрипели ставни, все казалось, бабка по дому ходит. Отрубился днем, потом опять сквозняк, холодина, неясное движение. Потом привык, но все равно страшно. Интернет ловил только на пригорке, первое время каждый час бегал, свои объявления о продаже проверял. Прям на ветру читал, а сосед покрикивал с лавки:
– И кому дом твой кособокий нужен? Дурить народ только.
Дед построил дом, когда родился мой отец, тогда же посадил елку рядом. Ель оплела корнями участок, стены дома поехали, в паре мест расползлись глубокие трещины. Рубить елку дед не давал, потом и бабушка не стала трогать – память. В детстве казалось, ель такая высокая, что не видно макушку. Сейчас видно, но все равно огромная. Из нее бы мачту выстругать – и в кругосветное плавание, а она стоит тут, мешается.
С соседкой бабой Марусей я даже подружился. Жалела меня, подкармливала. А я ей воду из колодца носил. Как-то приехали к ней внучка с мужем из города. Баба Маруся позвала меня помочь:
– Свинью для внуков надумала резать, свежанины хоть поедим. Вадик наш городской, даром что начальник. Один не осилит.
А я на лапше голой месяц уже, как услышал про мясо, согласился. В тот день наконец должны приехать дом смотреть, ну ничего, дело нехитрое, управимся. Вадик мужик крупный, сразу видно, к делу подойдет серьезно. Пожали мы с ним руки, покурили, и в бой.
– Я держать, наверное, буду, тут сила нужна. Выпустим, она выскочит, навалюсь. Тут ты подскочишь и ножом в горло, как фашисту.
– Крепко держать будешь?
– Я борьбой все детство занимался, удержу.
Раздалось рычащее хрюканье, дверца свинарника заходила ходуном. Чует, гадина.
Вадик открыл щеколду. Показался мясистый, грязно-розовый пятачок.
– А у свиней зубы есть?
Вадик тряхнул головой, будто в ухо попала вода.
– Ты что, как трупы прячут, не знаешь? Кладешь свинье его, а потом только зубы от трупа остаются.
– Ух, зверь.
Свинья показала морду. Глаза горят, все рыло в щетине – прям как я с похмелья.
– А если фашисты – это мы?
– Да не ссы ты – какие ж мы фашисты! Мы добрые люди, мне жену с ребенком кормить надо.
Инстинкт охоты погнал Вадика, и он шагнул вперед с растопыренными руками. Свинья взвизгнула, выскочила и понеслась по двору, распугивая кур. Она была огромной. Вадик ринулся следом, намотали пару кругов. Я достал нож, принял боевую позу, выжидал. Наконец он с неуклюжей силой прыгнул на свинью. Она дернулась как только могла, но Вадик намертво придавил ее – не обманул. Нож крепко вошел в горло свиньи, пошла пузырящаяся, теплая кровь, пахнуло свежим мясом.
– Ты бить будешь? Она ж вырывается, собака! У меня весь бок онемел!
Лицо Вадика раскраснелось, по лбу лил пот. Я все еще держал нож в руке, свинья, отчаянно живая, визжала,
