href="ch2-136.xhtml#id8" class="a">[136]. Впервые материал, происходивший с территории бывшей «Испанской марки», исследовался в контексте концепции «феодальной революции», одним из авторов которой был этот историк[137]. В дальнейшем, в 1978 г., он стал одним из инициаторов созыва II Коллоквиума по истории средиземноморского феодализма, организованного на базе Французской школы в Риме. Сборник материалов, отразивший итоги происшедших там научных дискуссий[138], вскоре был переведен на испанский язык и ознаменовал собой поворотный пункт в изучении соответствующей проблематики.

В открывавшей его программной статье П. Боннасси принципы концепции «феодальной революции» были решительно распространены на территории «от Роны до Галисии». Феодальные структуры, возникшие на этих землях, трактовались как более чем полноценные, а идея выделения неких «классических» моделей феодализма решительно отвергалась[139]. Другие исследования, вошедшие в сборник (авторы Т. Биссон, Ж.-П. Поли, Э. Манью-Нортье и др.), также были ориентированы на поиск новых перспектив в исследовании европейского феодализма, который оказывался ничем иным, как разнородным множеством правовых, властных, социальных и культурных институтов, объединенных ограниченным кругом общих черт, по преимуществу поверхностных.

Подобные представления быстро завоевали множество приверженцев как к северу[140], так и к югу от Пиренеев[141]. На рубеже 1970–1980-х годов и ученые старшего поколения (такие, как Л. Гарсия де Вальдеавельяно[142]) восприняли эти подходы в более или менее целостном виде или, по меньшей мере, примирились с фактом их существования. В 1980-х годах утверждения о «частичном» или «привнесенном» характере феодальных элементов леоно-кастильского общества окончательно стали достоянием истории исторической науки.

Проблематика, связанная с представлениями о народном рыцарстве

Между тем пересмотр концепции «особого» средневекового пиренейского общества в том ее виде, в котором она была сформулирована К. Санчесом-Альборносом и его сторонниками, историками его историко-институциональной школы, косвенно заставляет усомниться и в другом постулате, ранее казавшемся неоспоримым, а именно в концепции «народное рыцарство».

До настоящего времени она не подвергалась сколько-нибудь существенной ревизии[143]. Заметим, правда, что, как правило, авторы соответствующих работ, всячески подчеркивая пиренейскую специфику, не касаются широкого европейского контекста, а если и касаются, то вскользь. Между тем с момента выхода этапной работы Ж. Дюби о Макконэ и, особенно, его работ по истории французского рыцарства конца 60–70-х годов[144], основы этой истории были существенно пересмотрены. Следующим шагом стало появление работ Ж. Флори, в которых было не только дано детальное описание феномена, но и введено в оборот выражение «рыцарская идеология»[145]. В дальнейшем выдвинутые обоими историками положения были подтверждены и дополнены на материале разных регионов и источников[146]. Ныне повсеместно признаны по преимуществу незнатные истоки западного рыцарства, которые давали о себе знать до конца XII — начала XIII в., а в некоторых регионах (например, в германских землях) и позднее.

Таким образом, факт сосуществования в XI–XIII вв. «знатного» и «незнатного» рыцарства на Пиренейском полуострове, по меньшей мере, не является чисто испанским феноменом. Не может быть признан тамошней особенностью и обычай вооружения рыцаря за счет сеньора. Повсеместно признано, что аноблирование изначально «незнатного» рыцарства было длительным и неоднозначным. При этом включение незнатного («народного», по терминологии К. Пескадор) рыцарства в вассально-сеньориальные отношения тоже не являлось какой-то пиренейской особенностью. Кстати, в противовес идеям И. Грассотти, отказывавшейся принимать идею вассалитета незнатных и рассматривавшей соответствующие свидетельства кастильских источников как проявление «ненастоящего» характера вассалитета в Леоне и Кастилии, ныне «незнатный вассалитет» принято рассматривать скорее как норму, чем как исключение[147].

Новые тенденции в изучении средневекового города

В 1990 — начале 2000-х годов интерес к истории средневекового города в ее классическом понимании в европейской медиевистике ощутимо снизился. Сказались последствия лингвистического поворота и интерес к постмодернистским концепциям, побудившие историков обратиться в первую очередь к изучению нарративных текстов, их языка, метафорики и т. п.[148], а также всякого рода символических практик (в частности, связанных с формами репрезентации власти)[149]. В известной мере этот тренд отразился и на ракурсах исследований средневекового города. Гораздо большее внимание стало уделяться образу средневековых городских поселений.

Раскрытие этого образа формируется на основе разнообразных методологий. Отмечу только некоторые из них. В методологическом плане реконструкцией облика городов Средневековья занимается, в частности, медиевист из Кантабрии Б. Арисага Болумбуру. Для нее исследование означенной проблематики возможно, прежде всего, в опоре на широкий круг источников — не только традиционных письменных, но и иконографических, картографических, археологических и др. Предлагаемый ею междисциплинарный метод подразумевает использование как исторических и искусствоведческих, так и естественно-научных и даже краеведческих методик (в частности, обращается внимание на необходимость использования архивных фондов старых фотографий, на которых представлены фрагменты пейзажа исторических городов по состоянию на конец XIX — первую половину XX в., когда они еще не были сильно затронуты индустриализацией и урбанизационными процессами современного типа). В качестве отдельной проблемы выделяется исследование форм существования средневекового городского пейзажа в последующие эпохи, вплоть до современности (в Испании, с ее изобилием историко-архитектурных памятников и тесным переплетением прошлого и настоящего этот исследовательский ракурс представляется весьма любопытным)[150].

Следует отметить, что краеведение получило значительное развитие в Испании еще в эпоху эрудитов (напомню, например, знаменитое описание Сеговии, сделанное Д. де Кольменаресом[151]). Ныне же оно переживает подлинный расцвет, впрочем, как и археология. Количество археологических исследований стремительно возрастает, причем немалая часть их посвящена средневековым городам полуострова, реконструкции топографии и внешнего облика, а также некоторых форм повседневной жизни (жилищ, пищи, домашней утвари и др.)[152]. Даже работы с внешне традиционными названиями (такие, например, как книга Ф. Бенито Мартина «Становление средневекового города»[153]) при ближайшем рассмотрении посвящены скорее историко-археологическим и историко-географическим, чем собственно историческим сюжетам (формы организации городского пространства, особенности публичных и частных построек, их расположения, роль городских стен в формировании облика средневекового города и т. п.).

Этот интерес к археологии и топонимике средневекового города логически перерастает, прежде всего, в исследование сюжетов, связанных с городской экономикой, которая ныне не воспринимается вне исследования городских и пригородных пейзажей. В этом смысле весьма характерны, в частности, исследования по истории позднесредневекового Куэльяра, предпринятые Э. Ольмосом Эргедасом[154]. Так, в своей монографии, подводящей итог многолетним исследованиям локальной истории этого города, ученый уделяет десятки страниц исследованию географического положения Куэльяра, природным условиям (климат, растительность, типы почв, формы воздействия человека на эти факторы), а также эволюции городского и сельского пейзажа (собственно топографии города и округи) в XII–XVI вв. В последнем случае тщательно, с привлечением не столько письменных, сколько неписьменных (природно-географических, картографических и др.) источников прорабатывается роль каждого элемента городской и пригородной среды — городских стен, ворот, расположения