отмечен высшим профессиональным отличием — нагрудным знаком «Почетный работник ВЧК — ГПУ». Прошло еще два года, и «за беспощадную борьбу с контрреволюцией» ему вручили именное боевое оружие — маузер.

Также успешно складывалась и служебная карьера Игнатия Игнатьевича. В мае 1921 года его назначили на должность помощника начальника отделения вновь созданного специального Контрразведывательного отдела в составе Секретно-оперативного управления ГПУ, в задачу которого входила борьба со шпионажем. Через год он стал его начальником.

В 1929 году Сосновскому поручили возглавить контрразведку в полномочном представительстве Белорусского военного округа, а позже в Центрально-Черноземной области.

С 1934 года он продолжил работу на ответственных должностях в центральном аппарате в Москве, а потом в Саратове.

На всех этих участках Игнатия Игнатьевича отличали высокий профессионализм в работе и уважительное отношение к соратникам. О чем свидетельствовали его оперативно-служебные характеристики. В них отмечалось, что Сосновский:

«…Образцовый оперативник и серьезный руководитель… Прекрасно знает работу с агентурой, особенно по линии шпионажа… Политически развит и по личным качествам весьма способный… Хороший товарищ и примерный большевик…»

Шли годы. Старая гвардия революционеров постепенно уступала место молодым и не сомневающимся в слове Вождя аппаратчикам. Несогласных отправляли на «перековку» в СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения. — Примеч. авт.), «трудовой» лагерь на Соловки. Мрачная тень «Большого террора» поднималась над страной. Прежние заслуги уже ничего не стоили на весах новых советских вождей. Расчищая дорогу к «зияющим вершинам коммунизма» от несогласных и сомневающихся, они взялись за «косу» массовых репрессий. Всеобщий страх и подозрительность поселились в каждом доме и в каждой семье. Прошлое било по творцам революции. Она безжалостно пожирала своих «детей».

Активная работа Сосновского в далеком 1920 году против ПОВ «стараниями» руководства польской секции Коминтерна теперь обернулась против него самого. Репрессии, начавшиеся в их среде, они связывали с деятельностью Сосновского, «умело замаскировавшегося агента Пилсудского, пробравшегося в органы госбезопасности для исполнения разведзаданий», и «сигнализировали» об этом в партийные органы и НКВД.

По мере того как ширился круг арестованных поляков-коминтерновцев, тем все больше подобных «сигналов» поступало на Игнатия Игнатьевича к руководству НКВД. В то время и в той ситуации, что сложилась к концу 1936 года, когда в органах госбезопасности безжалостно «били своих, чтобы чужие боялись», судьба Сосновского была предрешена.

«Верный сталинский нарком» Николай Ежов «каленым железом выжигал измену» и в первую очередь среди чекистов. Его и усилиями услужливых подручных, как тифозные вши на теле больного, в стране множились различные «заговоры» так называемого «Троцкистско-зиновьевского террористического центра», «Московского центра», «Ленинградского центра», «Правотроцкистского блока» и др. «Польский» вполне укладывался в схему очередного «заговора», родившегося в воспаленном мозгу Ежова.

В декабре 1936 года заместитель начальника УНКВД по Саратовскому краю комиссар государственной безопасности Сосновский был арестован на рабочем месте. Следователи долго голову не ломали и предъявили ему стандартное обвинение в шпионаже в пользу польской разведки. Вслед за ним в тюремные камеры отправились другие видные соратники-чекисты: его супруга, ответственный сотрудник центрального аппарата Главного управления государственной безопасности Ю. Пшепилинская, начальник УНКВД по Саратовскому краю Р. Пилляр, бывший руководитель Контрразведывательного отдела ОГПУ Я. Ольский.

В течение трех месяцев следователь Фельдман «гуманными способами» пытался склонить Игнатия Игнатьевича к «признательным показаниям». Тот все отрицал, и тогда терпение наверху лопнуло. Сосновский вписывался как нельзя кстати в еще один «заговор» некогда «верного сталинского наркома» НКВД Г. Ягоды, арестованного 28 марта 1937 года по обвинению в участии в «Правотроцкистком блоке» и подготовке «террористического акта против тов. Сталина».

С того дня время «бесед» с Игнатием Игнатьевичем закончилось. За него всерьез взялись костоломы Ежова — следователи Минаев и Радин. Жестокие побои, после которых его на руках приносили в камеру, лишение сна и изматывающие, продолжавшиеся по нескольку суток непрерывные допросы, вскоре превратили некогда пышущего здоровьем красавца-мужчину в дряхлого старика.

Полтора месяца Сосновский стойко держался и отрицал нелепые обвинения о своем участии «в разветвленной, поразившей почти все советские военные и партийные учреждения «Польской организации войсковой». Но показания других арестованных, выбитые у них следователями-садистами, не оставляли ему выбора. Продолжать и дальше терпеть невыносимые муки уже было выше всяких человеческих сил. В мае 1937 года Сосновский «заговорил». Пытки отменили. Это была последняя «милость» палачей. 15 ноября 1937 года по решению Коллегии НКВД СССР Игнатий Сосновский был расстрелян.

Что он чувствовал в те последние мгновения своей земной жизни? Облегчение? Горечь? Сожаление? Или выжженную пустоту в душе? Об этом нам не суждено знать. Был ли ошибочным тот его шаг в далеком двадцатом году, когда он принял «честное слово» Дзержинского как пропуск в новую, тогда представлявшуюся очень многим будущую счастливую жизнь? Одно можно с уверенностью сказать: советская власть 1937 года совершенно не походила на ту, ради которой поручик польской армии отказался от родины, фамилии и своего прошлого. Сделал он это с надеждой на будущее, в котором, как ему казалось, «честное слово» будет иметь ту же цену, что и то, которое когда-то ему дал Дзержинский.

Спустя двадцать лет, в 1958 году честное имя Игнатия Сосновского было восстановлено. Его посмертно реабилитировали.

Но тогда, в 1922 году ни Сосновский, к этому времени ставший начальником 6‐го отделения КРО, ни Артузов, ни их соратники: заместитель начальника КРО Роман Пилляр (барон Ромуальд Людвиг Пиллар фон Пильхау. — Примеч. авт.), помощник начальника КРО Сергей Пузицкий, Андрей Федоров и другие в самом кошмарном сне не могли представить, что они станут жертвами системы, которую создали сами. Защищая молодую советскую власть, они смело вступили в тайную схватку с такими искушенными разведками, как британская и французская, имевшими за своей спиной столетний опыт подрывной деятельности, и матерым боевиком-террористом Борисом Савинковым, возглавлявшим за рубежом одну из самых мощных антисоветских организаций «Народный союз защиты Родины и свободы» (НСЗРиС). Она длилась не один год. В ходе нее они добились выдающихся результатов, которые нашли отражение в масштабных операциях, получивших кодовые названия «Синдикат-2», «Трест» и вошедших в золотой фонд отечественных спецслужб.

Операция «Синдикат‐2»

Ее началу предшествовал захват летом 1922 года на западной границе эмиссара «Народного союза защиты Родины и свободы» (штаб-квартира в Париже. — Примеч. авт.) Леонида Шешени. Его направил непримиримый враг советской власти Борис Савинков — бывший военный и морской министр во Временном правительстве Александра Керенского, видный деятель партии эсеров и один из основателей ее боевой организации. Он же бомбист Адольф Томашевич; поляк Кшесинский, бравший взаймы у ничего не подозревавших царских чиновников деньги на революцию; очаровательный француз Леон Роде, снимавший меблированные комнаты в Петербурге; английский инженер Джемс Галлей, представлявший