конголезка с удавом. Номер назывался: «Мечты Саламбо». Не проработав и трех месяцев, труппа разбежалась, наделав долгов там и сям. Тогда-то ее и заприметил пилот. Вспыхнула страсть: она живет у него, он купил ей машину и так далее.

— А что же Иоланда?

— Не давала им проходу.

— Она так сказала?

— Нет, у нее слова не вырвешь.

— И что она для этого делала?

— Все время торчала у них на дороге. Куда они, туда и она, звонила, выслеживала; а его так прямо в офисе «Эр-Франс» доставала. Представляете, когда у нормальной женщины крыша едет — она превращается в посмешище! Но эта — нечто, особый случай! Говорит тихо, вежлива, сдержанна и все такое! Даже в полиции к ней относятся с уважением, тем более что ее, верно, придется отпустить. Никто из судей не рискнет ее осудить за неимением доказательств. В полиции у всех уже мозги набекрень! Трое подозреваемых: у двоих мужчин — железное алиби, а против нее — никаких улик! Да еще эти вездесущие журналисты! Нувель-Галери предлагает награду в десять тысяч франков за любую интересную информацию по делу убийства.

— Спасибо, Виктор!

Мареско меряет шагами комнату. Слушая бывшего инспектора, ему в голову пришла блестящая идея. Она его возбуждает, как лису умерщвленная ею теплая добыча. Он ходит кругами, приближаясь к ней и без конца принюхиваясь. Идея такова: он знает некого Менестреля, он еще не на пенсии и работает в лаборатории. Они всегда были в хороших отношениях. Стоит только ему позвонить. Пьер спрашивает телефон у Виктора. Он хоть и удивлен, но слепо выполняет все указания адвоката.

Мареско звонит Менестрелю и излагает ему свое дело:

— Можно ли по фотографии с отпечатками пальцев, сравнив ее с отпечатками, имеющимися в картотеке, сказать — принадлежат ли они одному лицу?

Менестрель колеблется с ответом, потом немного погодя:

— Все зависит от качества снимка, но a priori почему бы нет?

— Мог бы я принести вам фотографию на экспертизу?

— Хорошо, дня через два, не раньше. Сейчас много работы.

— У меня, — говорит Мареско, — тоже бывают запарки.

Ничего не значащие слова, вроде этих, чтобы скрыть главное — истинную причину. А она, вот она — на поверхности (и искать далеко не надо). Досье Иоланды Рошель. Быстренько с ним знакомится. Как он и думал: водительские права в каких-то пятнах подколоты к основному отчету. Ему совершенно очевидно, что отпечаток пальцев на правах и на фотографии — один и тот же. Мареско, конечно же, не специалист, но рисунок отпечатка — узоры, круги, изгибы — никаких сомнений! «Попалась!» — восклицает он. Отпадает необходимость обращаться к Менестрелю. Так, благодаря водительским правам, он и обнаружил, что Иоланда, сбившая железнодорожное заграждение, и есть та преступница, которая зарезала Джамилю. Дороже золота эти права. Ему приходит в голову поместить в музей и досье Иоланды Рошель. У Мареско даже есть ее фотография. Он долго всматривается, вглядывается в побуревшие от времени пятна крови, выпачкавшие этот исторический документ в момент наезда. Права у нее уже другие. О старых она уже и забыла. Интересно, что она скажет, вдруг встретившись с ним? Главное — не спешить. Конечно, она будет отрицать причастность к убийству. Очень хорошо. Таким образом она дает ему время на обдумывание дальнейших действий. Каких? Мареско еще и сам не знает. Переполненный разными чувствами, Мареско выходит на улицу. У него потребность в движении, идти, врезаясь в толпу эдаким победителем, крутым, уверенным в своих силах. Скользит равнодушным взглядом вдоль рядов с товаром, выставленным на распродажу. В голове крутится ненавязчивый мотивчик, придуманный им тут же, на ходу. И слова к нему: «Она моя, моя она, ах, моя!» Мельком успевает замечать там и сям отблески металла, и это прибавляет ему радости. Нет, у него нет желания знать больше, чем надо. Он пресыщен. У него в портфеле два красноречивых снимка, два отпечатка, и он чувствует себя на коне. Пусть твердит, что невиновна. Пусть защищается, как может. Затем, со временем, ей придется обнаружить, что попала-то она в руки к страшному хищнику, от которого ей так просто не уйти. Вот и Дворец правосудия. Там за решеткой совсем другой мир: мир лестниц, колонн, гулкого эха, черных крахмальных мантий; Мареско любит его. Знает наизусть географию этой каменной громадины, проходов и переходов, поворотов, перекрестков… Ему нравится чувствовать себя здесь как дома, в то время как другие боялись этого здания. Теперь ему необходимо предпринять несколько демаршей, чтобы заполучить пропуск на посещение. До сего дня Иоланда отказывалась от услуг адвоката. «Я ничего плохого не сделала!» — повторяет она упрямо. Как ей не понять, что именно невиновность и нужно доказать. С одной-то стороны она права, отказываясь от защиты. Но не от него! Он не такой адвокат, как другие!

Общаясь с Мареско, отчитываясь за проделанную работу, Виктор не переставал удивляться:

— Зачем он взялся за это дело? Известно, что денег у нее нет. Он-то слишком тщеславен, чтобы взяться ее защищать, мелкая рыбешка. Да вдобавок еще в чем обвиненную! Какая-то отвергнутая бывшая любовница залетного пилота. — Виктор улыбается. Он любит играть словами. — Кому он будет доказывать, что она обезумела от ревности? Ради Бога, если ему нравится, мэтру, чтобы его считали идиотом, пожалуйста. Было бы из-за чего! Буря в стакане. Если его до сих пор не выгнали, так благодаря его крестному. Судья Дабер его терпеть не может и воспользуется любым предлогом, чтобы его потопить.

Мареско прощается с Виктором и звонит матери:

— Сожалею, у меня срочное свидание. Вернусь, как только переговорю с Иоландой.

— С кем?

От возмущения трубка вибрирует.

— Иоландой Рошель, — уточняет Мареско. — Я сказал «с Иоландой» для краткости. Потом расскажу. Во второй половине дня я должен быть в тюрьме.

— Что другие об этом скажут?

— Наплевать!

Мать бросает трубку. Мареско пожимает плечами. Перебирая в уме разговор с матерью, про себя отмечает, что стал вести себя с ней иначе. Более нетерпеливо. Пока, как обычно, вежливо. Новые нотки появились в голосе: резкие, приказательные. Покопавшись в себе, признается, что начало всему положил нож. Этим ножом он отсек нити, мешавшие ему, старые привычки. Но что стало с его руками? Они как бы отяжелели, а ведь раньше были ловкими, проворными, как язык у саламандры — быстро-быстро сметающей пищу, перепрыгивая с ветки на ветку…

Музейные экспонаты, собранные им с такой легкостью и живостью, — теперь он не смог бы их, как раньше, выхватить одним молниеносным движением. По правде говоря, он столкнулся с чем-то более сильным, чем он. Безусловно, он