Вскоре я уже шагал по одной из улиц Детройта с чахлой болезненной зеленью и тяжелым воздухом от густого дыма разных цветов — пепельного, желтого, черного, который извергали днем и ночью многочисленные заводские трубы, возвышавшиеся словно обрубленный лес над городом-муравейником.

У меня был адрес дяди Емельяна Непийводы. Он уже давно жил в этом городе и работал, как мне писали из дому, «у самого миллионера, автомобильного короля Форда».

На заводе дядя слыл хорошим специалистом. Его ценили, как квалифицированного мастера. Я направился прямо к нему, надеясь, что он поможет своему племяннику устроиться.

Емельян Непийвода обрадовался мне, узнав, что я старший сын Якова Побережника и что сравнительно недавно приехал из родных Клишковцев. Он живо интересовался односельчанами — меня поразило, что многих помнил по именам, — их жизнью, бытом. Осведомлялся, кто здравствует и кто умер. Особенно допытывался, как обстоит дело с «земельной проблемой», которая также и его погнала в свое время за океан. Какие у людей наделы теперь, хватает ли хлеба до нового урожая...

Его интересовало и другое: «Долго ли еще будет Бессарабия под пятой боярской Румынии?» Задав этот вопрос, дядя наморщил лоб и вдруг спросил, как будто я все знал и досконально разбирался в политике:

— Скажи, Сема, не собираются ли, часом, Советы помочь братьям украинцам освободиться от боярского хомута? А? Не слыхал ничего об этом? Ведь Бессарабия раньше Российской империи завсегда принадлежала!

Я молчал. Мне, конечно, трудно было ответить на его вопрос, хотя в то же время хотелось показать свою осведомленность. Например, я знал, что после подавления восстания крестьян в Хотинском уезде, в частности, в Клишковцах и других соседних селах немало наших перешло через границу на советскую территорию и что их приняли там как братьев. Знал и то, что трудящиеся Бессарабии постоянно с надеждой взирают на новую Россию, ожидая от своего великого соседа помощи. Но как скоро она придет, я не знал.

Не дождавшись ответа, дядя побарабанил пальцами но столу, задумчиво глядя мне в лицо.

— Так, значит, хочешь к нам на завод? — переспросил он, и мне показалось странным, что он употребил выражение «к нам». Ведь дядя там лишь один из бесчисленных винтиков, которые хорошо закручивает Форд, подумал я, но сказал совсем другое, умоляющим тоном:

— Помогите, дядя Омелько! Всю Канаду прошел, и нигде зацепиться не мог. Измучился уже...

— А что ты можешь делать?

— Да на любую работу готов! Даже двор подметать!

— Это не специальность, Сема. Если б слесарем-наладчиком, токарем или, скажем, кузнецом — другое дело... Попробую, одним словом, поговорить в конторе.

В противоположность Константину Тимко, который так тепло принимал меня в Виндзоре, родной дядя оказался другим человеком, черствым и скупым.

Жил он зажиточно, имел легковую машину «Форд», но никогда не интересовался, сыт ли я, не нуждаюсь ли в деньгах. Зато щедр был на советы и все время хвалил администрацию, утверждал, что она хорошо относится к рабочим и что люди «чувствуют себя здесь, как в свободной республике»...

Спустя неделю после прибытия в Детройт я с робостью входил в огромный литейный цех, куда дядя устроил меня чернорабочим. Кстати, расскажу, какой существовал у Форда порядок приема на работу.

Обычно на заводских воротах вывешивалось объявление, сколько требуется сегодня рабочих и каких специальностей. Скажем, нужно пятнадцать человек, а предлагают свои услуги около пятидесяти, а то и больше. Безработица и здесь душила людей!

В конторе, куда удавалось попасть счастливчикам, начинался придирчивый отбор. Прежде всего кандидат в рабочие должен был иметь определенный рост и вес. Затем вступала в дело медицинская комиссия. Она осматривала человека с ног до головы, исследовала, здоров ли он, не является ли бациллоносителем. Если кандидат подходил по весу, росту, то есть по внешним данным, по специальности, однако не все ясно со здоровьем (хрипы в легких, краснота в горле, учащенный пульс, глаза слезятся и т. д.), его помещали в заводское общежитие и врач продолжал наблюдать его. Форд хотел иметь на своем заводе только здоровую рабочую силу, которая приносила бы ему побольше барышей.

Устроившись на завод, я был удивлен тем, что Форд давал своим работникам в кредит легковые автомашины. Он даже настаивал на том, чтобы каждый рабочий и инженер имел собственную машину. Но мне объяснили потом, что делает он это не потому, что такой добренький, сердобольный. Ему просто нужно было, чтобы люди быстрее добирались на завод, чтобы в дороге они поменьше уставали, ибо в противном случае это отразится на производительности труда, на выработке, а значит, и на его барышах.

Но допустим, что рабочий или инженер не захотел по какой-либо причине стать владельцем машины марки «форд». Ему, скажем, больше нравится продукция другой фирмы — «крейслера», «бьюика» или «шевроле», и он приобрел автомобиль одной из этих марок. За это администрация, найдя какой-нибудь предлог, избавляется от него. Почему? Потому, что он считается уже неблагонадежным, не патриотом своего завода... Дескать, заработать дает чужой, конкурирующей с Фордом фирме, а зарплату небось получает у него...

Такие существовали железные законы и «порядки» на этом огромном предприятии, с конвейера которого тогда сходил каждые несколько минут легковой автомобиль.

Мне бросилась в глаза невероятная теснота, скученность на производстве. Администрация стремилась использовать буквально каждый сантиметр заводской площади. Когда идешь по двору, то она напоминает собой глубокое горное ущелье: везде высятся штабеля ящиков с запаспыми частями, деталями, узлами, полуфабрикатами. Даже нет дорожек для прогулки рабочих во время перерыва. Впрочем, о каких прогулках может идти речь, если на перерыв отведено всего лишь четверть часа. Все остальное время должно быть подчинено только одному: производству машин.

Поразил меня конвейер, на котором рождается автомобиль, Чем-то он напоминал мне паука, который высасывает из своей жертвы, попавшей в его паутину, все соки. Один рабочий должен одновременно обслужить несколько станков, которые вытачивают детали. Если он не успевает за темпами, отстает от ритма, специальная счетная машина это зафиксирует. Потом, после окончания смены, эти сведения поступят в контору, и через день рабочего выгоняют, поскольку он не поспевает за заводским конвейером, а это тормоз в производстве.

Однако вернемся в литейный цех, куда я был принят на работу благодаря протекции дяди.

Я истосковался по работе, к тому же был без