Ленька шел молча. Молчала и Ева. И тишина вокруг стояла какая-то напряженная, неловкая. Они вошли в сад. Деревья роняли последние листья. Только на сирени еще держались пожухлые от мороза лиловые, зеленые и почти синие листья: уходя, осень решила принарядиться.

Ева остановилась и подняла с серой окаменевшей земли фиолетовый листок сирени.

— Похоже на сердце… Только холодное, погибшее…

Ленька удивился: как она верно подметила. Он поднял листок: зеленый, а на обороте будто из серой замши.

— А это тополиный, — сказала Ева, — упал вместе с другими, хотя сам еще зеленый: не хотел остаться один… А ты что молчишь? Язык проглотил?

Ленька смутился. Нашарил папиросы, закурил. Ева легко взмахнула рукой и папироса упала.

— А курить вредно!

Ленька улыбнулся и сказал, будто извиняясь:

— Да это я так… балуюсь.

— Ага, так я и знала. А ты какое время любишь? — неожиданно спросила Ева.

— Как какое время?

— Ну, зиму, осень… снежок…

— Мне нравится дождик, — признался Ленька и у него отчего-то вдруг стало легко на сердце, — знаешь, когда крупный такой дождь. Все чисто: трава яркая и сочная, вся в градинках, и лужи пузырятся. А от деревьев пар идет и земля дышит теплом…

— Смотри-ка, разговорился! — с ласковым удивлением сказала она и даже легонько руками всплеснула, — а ты вон какой наблюдательный… И мне, знаешь, — она остановилась на миг и заглянула ему в глаза, — и мне нравится дождь! Хорошо тогда босиком бегать по лужам! Правда?

— Хорошо, — согласился Ленька и почувствовал, как сердце сжалось от нежности, давно ему не приходилось ни с кем так разговаривать. Будто сам с собой. Но тут же закусил губу: хорошенький разговорчик — о листиках и дождичках. Кругом казаки шныряют, вчера вон арестовали соседского паренька Мишку Хорошилова за то, что он распевал на базаре новые частушки:

— Дутов сеял пшеницу,

А Дутиха — виноград

Дутов продал все станицы,

А Дутиха весь форштадт!

За такие частушки и арестовали… Опасное время пришло. Фронт далеко, а город на военном положении объявили… Ленька сдвинул брови:

— А ты не боишься ходить?

— Нет, не боюсь. Я же с тобой…

Ленька пригляделся: шутит? Нет, Ева говорила серьезно.

— Чего бояться? Мы ничего не украли… А ты кем хочешь стать?

— Я раньше разбойником мечтал стать. Отбирать золото у богатых и раздавать бедным…

— А теперь?

— А теперь? — переспросил Ленька и задумался. Он еще сам не знал кем хотел бы стать. Просто времени не было подумать об этом. Сейчас бы оружие и пошерстить богатеев! Ленька тихонько вздохнул. — Я бы пошел драться за бедных… воевать…

— И я бы пошла, — мечтательно подхватила Ева. Ленька критически оглядел ее: девчат, да еще таких нарядных и красивых в солдаты разве берут? Да и что она знает о бедности? А Ева, будто отгадав его мысли, продолжала: — самые лучшие люди всегда боролись на баррикадах за счастье народа. Честный человек не может быть счастлив, когда рядом голодают…

Незаметно для себя они дошли до набережной. Смолистые тополя теснились над кручей. Ева легонько толкнула Леньку в плечо. Пробежала вперед, отломила веточку с тополя. Помахала ею над головой:

— Идем скорей! А то замерзнем!

Ленька побежал. А Ева махнула прутиком как саблей по кустам ярко-красного боярышника и скрылась за ними. И тут же закричала, но крик сразу оборвался. Ленька обежал кустарник и обомлел: здоровенный, коротконогий, похожий на медведя, казак сжимал Еву, приговаривая хрипло:

— Ах, птичка, попалась! Какая молодочка, какая сладенькая.

Ева яростно колотила ногами. Казак душил Еву, захлестывая ей лицо вздыбившимся кверху воротником пальто. Ленька, не успев даже крикнуть, молча, не раздумывая прыгнул на казака. Впился зубами в красную мясистую кисть. Казак дико вскрикнул. Близко-близко промелькнули желтоватые белки, пахнуло луком и водкой. Все трое упали на землю. Ленька почувствовал, как радужные круги поплыли в глазах. Острая боль ударила в голову, пронзила грудь. Ленька потерял дыхание и полетел в бездну. Но огромным усилием, как во сне, вяло приоткрыл веки и увидел поднимавшуюся Еву. Рот ее был широко открыт. Она зовет на помощь, — догадался Ленька, — но крика так и не услышал. В ушах звенело.

… Казак тщетно пытался высвободить руку. Ленькины зубы стиснули ее тисками. Одной рукой казак бестолково махал в воздухе, изредка задевая Леньку по голове. Зато у Леньки были свободны обе руки. И обе они лупцевали казака отчаянно и неутомимо.

Вдруг казак судорожно выгнулся и, перевернувшись, зажал Ленькину голову под себя. Ленька выпустил руку и обхватил казака. В лицо жестко лезли металлические пуговицы. Ленька закрыл глаза. И тут почувствовал удушье. Он тщетно пытался приоткрыть рот. Неужто конец? Ева должна убежать… Должна… Ленька дернул головой. Стало вроде легче. Будто даже тело казака поплыло вверх… Что это?.. Ленька открыл глаза, но сначала увидел одни лишь фиолетовые вращающиеся круги и золотистые точки, бестолково мелькавшие перед самым носом.

— Вставай! — услышал Ленька, будто сквозь барабанный бой, так гулко стучала кровь в голове. Он с трудом повернулся: в нескольких шагах двое солдат с расплывчатыми лицами держали казака. Они подталкивали его.

— Айда, айда, дурень!

— Средь белого дня…

— Пуститя, — хрипел казак.

— Брось, проспишься и…

— Барышня-то видать из благородных.

К лицу Леньки прикоснулись легкие дрожащие пальцы. Ленька отвернулся от уходивших солдат и увидел белое лицо Евы. Мокрые испуганные глаза, ямочку на подбородке.

— Больно, родненький?

Он приподнял голову. Хотел ответить, но губы не послушались.

— Не надо, — Ева вытерла его лицо платочком. Маленький платочек стал ярко-красным от крови, — как же так можно, а?

И она разрыдалась. Ленька поднялся, сел рядом с ней и погладил ее теплые светлые волосы.

— Что ты, — разлепил Ленька спекшиеся губы, — ну, что ты…

Ленька попытался поднять ей голову, но Ева упорно прятала лицо. И он отодвинулся, сжался, замер. Как же он сразу не понял? Ведь ей стыдно сейчас смотреть на него, вообще на всех людей. Стыдно из-за этого пьяного нахала. Из-за того, что может быть на такой солнечной и красочной земле такое вот — грязное и страшное…

Когда Ленька видел, как часто те, кого он возил, приставали к женщинам, то это были другие женщины, Да и все было другое, не касавшееся его. Иногда было даже любопытно, иногда противно, а большей частью безразлично. Ленька старался вообще не обращать внимания на то, что творилось за его спиной… Но то было всегда за спиной… Неужели для того, чтобы хорошо понять что-либо, надо, чтобы все