Шрифт:
Закладка:
Кёльнский вокзал
Только в taz появилась статья, которая, с одной стороны, нашла правильные слова о случившемся в канун Нового года в 2015-м в Кёльне, а с другой, напомнила о том, что в Германии быть женщиной рядом с группой пьяных мужчин всегда было опасно, и неважно, откуда родом эти мужчины. В конце концов, и на Октоберфесте, и на карнавалах женщины регулярно сообщают об изнасилованиях. И это будничное насилие против женщин, не говоря уже о бытовом сексизме, не вызывает подобного резонанса, в отличие от произошедшего в Кёльне. В свете событий в Кёльне есть тенденция приписать ненависть к женщинам исключительно беженцам, чтобы оправдать ужесточение оснований для их депортации. Что-то вроде того: наши (белые) женщины в опасности, отправьте этих мужчин обратно! Именно этот взгляд подтверждает обложка журнала Focus от 8 января 2016 года: белое обнаженное женское тело, покрытое черными отпечатками пальцев. Примечательно, что женское тело изображено без головы, и это объединяет сексистскую мужскую фантазию безголовой женщины с расистским образом черного мужчины, «пачкающего наших женщин». Как же подло. Особенно консервативные мужчины встают теперь в позу и защищают женщин, не видя патерналистских ноток в своем жесте. Однако проблема как раз в том, что подобные комментарии преуменьшают специфический характер сексуализированного насилия на Кёльнском вокзале. Без сомнения, женщины в Германии сталкиваются с бытовым сексизмом и насилием, и, как правило, никто не делает сенсацию из того, что пьяные немецкие мужчины приставали к немецким женщинам. Да, хотя возмущение в настоящий момент во многом расистски мотивировано, нужно отметить, что проблема, бесспорно, существует: во многих исламских странах представление о женщине крайне далеко от местных идей об эмансипации и женском самоопределении.
Академические тексты
Госпожа Л. спросила меня сегодня по телефону, сколько я уже написала для своей книги. Я хотела бы соответствовать этому образу: я сижу за компьютером и пишу страницу за страницей, ежедневно выполняя свою писательскую норму. Однако создание научных текстов выглядит у меня, к сожалению, иначе. Сначала я просто печатаю всё, что приходит мне в голову, чтобы на экране был текст. Однако потом работать становится сложнее: я должна выстроить аргументацию, сформулировать тезис, продумать структуру текста, а главное, сравнить его с другими научными текстами, уже написанными на эту тему, проверить ссылки, вновь изменить текст с учетом новой информации из других источников и в некоторых местах дополнить аргументацию. Сам процесс написания искусствоведческих эссе заключается для меня в постоянном переписывании, в то время как редактирую я напечатанные тексты обычно от руки. Я вношу изменения на компьютере, вновь распечатываю текст и на следующее утро, желательно со свежей головой, смотрю, в каких местах он всё еще плохо звучит. Эти «проблемные зоны» становятся со временем меньше, и в какой-то момент текст удовлетворяет моим требованиям, как минимум к ним приближается. В идеале он должен звучать так, как будто его написали легко; он должен обладать некоторой музыкальностью. Мне важнее всего звучание соседних предложений: они должны подходить друг другу. У меня нередко проблемы с переходами между отдельными абзацами. Я имею привычку использовать одни и те же формулировки, от которых меня в какой-то момент начинает тошнить. Поэтому мне важно много читать во время работы над текстом, чтобы уйти от своих заезженных языковых привычек и стилистического однообразия. Когда я возвращаюсь к тексту спустя большой промежуток времени, я обнаруживаю его слабые места в плане языковых средств и пробелы в аргументации и пытаюсь всё это исправить. Работа над моей книгой о живописи сейчас заключается в постоянном улучшении уже написанного. Я надеюсь, что по итогу не будет заметно, что книга написана не одним большим наскоком, а возникла в результате поэтапной и кропотливой работы.
Брак
Существует тенденция говорить о браке как о некоем третьем лице. Брак может быть хорошим или плохим, его называют счастливым или несчастливым, как будто он ведет свою отдельную жизнь. В то время как на уровне языка брак является целостной единицей, в реальности же он состоит из двух человек, которые взаимодействуют внутри него и отвечают за его успех. Как институт, однако, брак имеет и черты бестелесного существа, которое обладает субъектами (так называемыми супругами), сообщает им определенный статус (замужем/женат) и подразумевает определенный образ жизни (совместное проживание). При этом многие мои друзья и подруги рассказывают, что с началом брака отношения меняются (к худшему). Выходит, брак – это формат, который непосредственно влияет на тех, кто на него соглашается. Может, дело в огромном институционном давлении этой формации, из-за чего возникает желание риторически от нее отгородиться? Тогда начинают говорить о «тяжелом браке», в котором человек страдает, при этом собственный вклад в брак как будто не рефлексируется. Брак словно становится сам по себе плохим и делает человека несчастным. Когда человек расторгает брак, он часто чувствует облегчение, потому что сбежал от власти этого бестелесного существа и больше не подчиняется ей.
Смерть родителей
Смерть родителей означает утрату прежнего жизненного горизонта. Этот горизонт, о котором ты думал*а как о чем-то само собой разумеющемся, теперь исчез, а на его месте не появилось ничего нового. И даже если ты давно уже не делил*ась с родителями своими профессиональными успехами или неудачами, они всё равно оставались некими символическими инстанциями, ради которых ты (осознанно или неосознанно) что-то делал*а. Родители оставались своеобразным естественным резонирующим пространством для твоих жизненных решений. Даже больше того: родители – это первые люди, от которых мы получаем признание. И теперь их нет, что может вызывать уныние и служить причиной прокрастинации. На месте, где раньше была инстанция признания, теперь появилось осознание, что ты будешь следующ*ей и уже стоишь одной ногой в могиле. Зачем стараться, если в итоге всё идет к тому, чтобы так же умереть и быть
