Слишком неправдоподобно. Как он мог с этим смириться? Как мог хоть на секунду подумать, что с этим смирюсь я? Он же знает, насколько я впечатлительна; не могу смотреть фильм, если чувствую, что сейчас произойдет что-то плохое, и выхожу из комнаты. Видимо, поэтому он мне и не сказал: понимал, что я откажусь тут жить. Хуже того, он соврал Бену, будто я уже в курсе. А еще хуже то, что он сказал Бену, будто я согласилась тут жить потому, что не хочу продавать свой коттедж. Как он мог? Выставил меня одновременно и бесчувственной, и меркантильной. Ненавижу его за это. Зато теперь Бен знает правду. Хотя от этого не особенно легче.

Не могу понять, почему Лео так мне и не сказал. Должен бы по идее был понять, что я когда-нибудь узнаю. Он из-за этого не хотел приглашать к нам гостей? Чтобы кто-нибудь не упомянул об убийстве? И почему никто о нем не заговорил? Ева, Мэри, остальные — почему никто на вечеринке ни словом о нем не обмолвился?

Потому что не могли, наконец доходит до меня. Они думали, что я знаю и что мне это не мешает. Вряд ли кто ввернет такое в разговоре: ну что, Элис, каково это — жить в доме, где произошло убийство? Теперь понятно, что имела в виду Тамсин, когда сказала на вечеринке, что я поступила смело. Не мой переезд из сельской местности в Лондон, а мое заселение в дом с жутким прошлым. И понятна ее фраза, донесшаяся до меня сегодня утром. «Просто прекрасно, что ее это, похоже, не волнует». И реплика Евы: «Я уже начинаю сомневаться, что она в курсе».

Меня затопляет благодарность к Еве, которая понимает, что я, возможно, не такая бесчувственная, как все, наверное, думают. Удивительно, что она так дружелюбна со мной; удивительно, что все здесь в целом достаточно любезны. Может, кто-то втайне и осуждает нас за покупку дома, но большинство выказывало заинтересованность…

Боже! Я наклоняюсь вперед, уронив голову на руки. Я же устраивала экскурсию по дому, водила людей наверх. Что они все думали? Те, кому так не терпелось посмотреть спальню, — это из-за убийства, которое там произошло?

Я так и держу телефон в руке; снова гуглю убийство и нахожу статью, написанную спустя четыре дня. Там информации больше: тело обнаружили в спальне, привязанным к стулу. Волосы были отрезаны; ее задушили. «Арестован мужчина, он сотрудничает с полицией и помогает в расследовании» — так завершается статья.

К горлу подкатывает желчь. Мне было известно, как погибла Нина Максвелл, эти картины преследовали меня несколько месяцев. Однако прочитать своими глазами… Чтобы одолеть тошноту, я перенаправляю ее в другое русло, превращаю в злость на тех, кто хотел посмотреть спальню, место убийства. Тамсин и большинство остальных женщин отклонили мое предложение посмотреть перепланировку, интерес проявляли в основном мужчины. Ева была наверху, но не в день вечеринки, а раньше, когда зашла представиться. Я потащила ее наверх показать наш гигантский шкаф. Она согласилась не сразу, и я приняла ее колебания за нежелание показаться слишком любопытной.

— Элис?

Я поднимаю голову и вижу, как ко мне по дорожке идет Ева.

— Что ты тут сидишь? — Она слегка хмурит брови. — Да ты дрожишь! Все в порядке?

— Нет, на самом деле нет.

— Ты заболела? Позвонить кому-нибудь?

— Нет, все хорошо. Хотя, конечно, нет, — пытаюсь я пошутить. — Но я здорова. Я просто чувствую такое унижение и злость!

— Злость — это хорошо, — отвечает Ева, усаживаясь рядом. Аромат ее парфюма — да, это «Армани» — как-то странно успокаивает. — Это лучше, чем болезнь или грусть. Не расскажешь мне, в чем дело?

— Я только что обнаружила, что наш дом, — отвечаю я, стиснув руки, — стал местом жестокого преступления. — Я смотрю на нее в тоске: — Я не знала, Ева. Лео знал, но не сказал мне.

— О, Элис. — Сочувствие в глазах Евы тоже успокаивает. — Я уже начала думать, что ты действительно не знаешь. Поначалу я думала, что ты из тех, кто умеет отделять мух от котлет, кто может сказать, мол, что было, то было.

— Я не способна на такое бесчувствие. Удивительно, что ты вообще со мной разговаривала. Удивительно, что все со мной разговаривали, хотя я даже ни разу не упомянула о происшествии и не сказала, как я сожалею, что вы потеряли соседей.

— Никто тебя не осуждал, Элис.

— Думаю, Тамсин осуждала.

— Ну, может быть. Немного. Нина была ее лучшей подругой, так что это понятно. — Она на секунду замолкает. — Когда она тебя впервые увидела, то подумала на мгновение, что ты — это Нина. Она стояла у окна спальни и смотрела, как ты идешь через сквер. Ты примерно той же комплекции, и с такого расстояния можно было различить только твои светлые волосы. Она чуть с ума не сошла.

Я рассеянно киваю.

— Но почему меня не осуждают? — спрашиваю я. — Разве это не естественно?

Ева проводит рукой по волосам.

— Я думаю, всем просто стало легче, когда дом наконец купили. Наконец он перестал пустовать, в нем кто-то поселился. А то стоял как мавзолей. Дети даже уверяли, что в нем живут привидения, а родители не хотели, чтобы малыши в это верили. Когда мы услышали, что у дома появятся новые хозяева, то в наш комплекс словно потянуло свежим ветром. Наконец мы могли начинать жить дальше. — Она смотрит на меня серьезными глазами: — Люди были благодарны, Элис. Нам это казалось новым стартом.

— Но вы сплетничали о том, что я все знаю, — отвечаю я, роясь в кармане в поисках бумажного платка. — И, конечно, никто не осмелился упомянуть убийство в субботу вечером, хотя много кто захотел посмотреть место, где оно произошло. Хоть бы кто-нибудь спросил меня, каково мне живется с призраком убитой женщины.

Ева, кажется, смутилась.

— Ну, тут отчасти и я руку приложила. Лео сказал Уиллу, что будет благодарен, если никто не станет упоминать при тебе историю дома, поскольку ты якобы очень нервная. Уилл передал мне, а я вроде как всем.

Всплывает воспоминание: Лео идет к Уиллу на следующий день после того, как я всех пригласила к нам.

— Не могу поверить! — Злость возвращается. — Он вообще не хотел, чтобы я об этом узнала, так ведь? — Я смотрю на Еву в надежде, что она сможет дать ответ: — Не понимаю, Ева. Он никогда ничего подобного не делал. Ничего не скрывал, не говорил неправду. И он должен был понимать, что я все равно когда-нибудь узнаю. Такие вещи не сохранишь в секрете.

— А как ты узнала? — спрашивает Ева и, достав из сумки кепку, начинает ей обмахиваться.

— Мне позвонили, — отвечаю я, надеясь, что моя небольшая заминка пройдет незамеченной. — Журналист. — Я не вру: я почти уверена, что Томас Грейн­джер — журналист и представился частным детективом лишь для того, чтобы звучало это более удобоваримо.

Ева нахлобучивает кепку на голову, прямо поверх очков.

— И что он сказал?

— Она спросила меня, каково это — жить там, где произошло жестокое убийство, — сочиняю я на ходу, используя для маскировки женский род. — А когда я сказала, что не знаю, о чем речь, посоветовала погуглить Нину Максвелл. — Хотя бы это точно правда. — Ну, я так и сделала.

— Как ужасно — узнать все вот так.

Я качаю головой.

— Не могу поверить, что Лео знал. — Я со стыдом вспоминаю, как обвинила Бена в том, что он не предупредил Лео. — Лео сказал риелтору, что я не против, потому что дом идет со скидкой и благодаря этому я могу оставить себе коттедж в Харлстоне. Выставил меня совершенно бесчувственной.

Ева тянется обнять меня, но, поскольку мы сидим на скамейке, выходит неловко, и я осознаю, что совсем не знаю Еву. А знаю ли я Лео?

— Что ты собираешься делать? — спрашивает она.

— Надо поговорить с Лео. Но я не хочу ему звонить, хочу поговорить лично. Он возвращается завтра вечером,