мешает тревога, что незнакомец вторгнется снова. Сможем ли мы когда-нибудь узнать, кто это был? И — что еще важнее — зачем он это сделал? Последнее меня особенно волнует.

Ближе к обеду, когда несколько глав уже осталось позади, я слышу голоса на дорожке во дворе. Закрываю книгу, иду через гостиную выглянуть в окно и вижу Еву, которая стоит перед черной кованой калиткой, ведущей в парк, и беседует с Тамсин и Мэри. Они, судя по множеству пакетов в руках, вернулись из похода по магазинам. Я с завистью наблюдаю, как они хором смеются в ответ на реплику Евы. Мне становится так одиноко и так хочется оказаться вместе с ними, что я, не дав себе времени передумать, направляюсь к ним.

Иду вдоль дороги, останавливаюсь, чтобы пропустить минивэн из супермаркета, который тормозит напротив дома Эдварда и Лорны. Перехожу дорогу позади него и машу рукой вышедшему на порог Эдварду. Женщины уже не смеются; они сбились вместе, словно обсуждают что-то серьезное, секретное. Какого черта меня к ним понесло? Не хочется их прерывать, но уже поздно: М­эри меня увидела.

— Просто поразительно, что ее это, похоже, не волнует, — произносит Тамсин, когда я к ним приближаюсь.

— Я начинаю сомневаться, что она в курсе, — отвечает Ева.

— Ну, разумеется, в курсе, — фыркает Тамсин.

Мэри поднимает на меня ясный взгляд. Я понимаю, что речь была обо мне.

— Привет, Элис, как дела?

— Спасибо, хорошо, — улыбаюсь я ей.

Ева с Тамсин поспешно оборачиваются. На обеих непрозрачные солнечные очки, и от этого физического барьера между нами мне становится еще больше не по себе.

— Элис! — восклицает Ева, словно полгода меня не видела. Поднимает очки на лоб, задрав дужками короткие волосы. — Чем сегодня занималась?

— Читала. Услышала ваши голоса и решила сделать перерыв.

— Что читаешь?

— Книгу, которую буду переводить.

— А на какой язык? — спрашивает Мэри.

— На английский, с итальянского.

— Интересно.

— Бабушка Уилла — итальянка, и он пытается учить меня, чтобы я могла с ней разговаривать, поскольку на английском она совсем не говорит, — объясняет Ева. — Получается у меня не очень.

— Это ты еще русский не пробовала. Я сто лет училась, чтобы хоть как-то разговаривать.

Ева смотрит на Мэри в крайнем изумлении:

— Я и не знала, что ты по-русски говоришь.

— Говорю, но не очень хорошо. Не бегло, в общем.

Я поворачиваюсь к Тамсин, замечая, что она не проронила ни слова. Сегодня на ней бледно-голубые джинсы и оранжевая футболка, которая на любой другой рыжеволосой женщине выглядела бы странно. А на ней — великолепно.

— А ты? Знаешь какие-нибудь языки?

— Нет, — сухо отвечает она.

— Понятно.

Пусть она меня не любит, но это уже граничит с грубостью. Я оценивающе смотрю на нее. Она потрясающе красива, но есть в ней какая-то грусть. Меня вдруг охватывает желание узнать их всех получше.

— Я тут подумала — чем на дороге стоять, не зайдете ли ко мне на кофе? — спрашиваю я. — Если только вы не заняты?

— Я нет. Сегодня нет, — отвечает Ева.

Мэри улыбается:

— Я тоже. Было бы здорово.

— А я не могу. — Тамсин поднимает руки, демонстрируя пакеты. — Нужно пойти отнести это. Тогда с вами двоими увидимся позже.

Я знаю, что мне не следует обижаться. Но обижаюсь.

К тому времени, как мы ополовинили кофейник, я уже примерно представляю своих новых соседей. Ева с Уиллом знают друг друга двадцать лет, сейчас обоим тридцать один.

— Мы вместе ходили в театральный кружок в школе, — объясняет Ева. — Он сначала не хотел, потому что там были в основном девчонки. Но, поскольку мы дружили, он пошел туда за компанию, и вдруг всем стало ясно, что у него талант. Правда, сам он относился к нему наплевательски, пока я не убедила его пойти на прослушивание в Королевскую театральную академию. И то согласился лишь потому, что я отказалась общаться с ним, пока он не пойдет.

— Люблю эту историю, — говорит Мэри. — А мы с Тимом познакомились, когда выносили мусор, в университете.

Мэри и Тиму под сорок. Тим — дипломированный психолог, работает на полставки и одновременно учится на психотерапевта. Мэри — логопед, работает четыре дня в неделю, — до тех пор, пока Люк, их младший сын, не пойдет в школу.

— У меня выходной в среду, — рассказывает она. — Так здорово отдохнуть от работы среди недели. Могу сходить на йогу с Евой и Тамсин и потом забрать мальчиков из школы. В остальные дни их забирает Тим.

— Я тоже по средам не работаю, — говорит Ева. — Иначе мы с Мэри бы не пересекались.

Я мысленно передвигаю свой выходной с четверга на среду. Занятия йогой — это интересно.

— Забавно, но в среду я тоже не работаю, — улыбаюсь я.

Потом спрашиваю про Тамсин и Коннора. Они примерно одного возраста с Мэри и Тимом; насколько я уже успела узнать от Лео, Коннор занимается виски: продает дорогие марки богатым клиентам. Тамсин раньше работала моделью — это меня не удивляет, — а теперь сидит дома с детьми.

— А еще она у нас математический гений, — сообщает Мэри. Черноволосая и с ног до головы в черном, она выглядит на редкость театрально. — Учится на всяких таких онлайн-курсах и после экзаменов собирается стать бухгалтером.

— Вау, — отзываюсь я в изумлении. — Хотела бы я иметь математические мозги.

— А ты еще что-нибудь выяснила про того загадочного незнакомца? — спрашивает Ева, потянувшись за песочным печеньем.

— Нет. Я стараюсь не напрягаться по этому поводу. Меня больше расстроило, как отреагировала Лорна. Это ведь она его впустила. Ее это прямо убило.

— Очень печально. — Улыбку на лице Евы сменяет озабоченность. — Им с Эдвардом не нужен лишний стресс. Ты знаешь про их сына? Он погиб в Ираке. Их единственный сын, вообще кошмар.

— Ужас! — Я в шоке. — Для них это, наверное, был страшный удар.

— Они раньше жили на побережье, кажется в Борнмуте, и переехали сюда три года назад, — подхватывает Мэри. — Лорна говорила, что воспоминания грызли их все больше и больше и они решили начать все заново. Выбрали Лондон, потому что любят театры и музеи, а в силу возраста им уже тяжело мотаться сюда из Борн­мута. И довольно долгое время жили тут хорошо, со всеми общались, часто выбирались в город, как и планировали. А потом вся эта история с сыном их снова догнала, и они превратились в затворников. Это действительно очень грустно — они никуда не выходят, даже за продуктами. Им все доставляют, и одежду тоже. Они растеряли всю свою уверенность.

— Или волю к жизни, — спокойно говорю я. Ловлю их растерянные переглядывания и решаю все рассказать: — Мои родители и сестра погибли в автокатастрофе, когда мне было девятнадцать. И я с тех пор надолго потеряла волю к жизни.

— О, Элис, это ужасно. — Ева касается моей руки. — Мои соболезнования.

— Сестре было всего двадцать два. Она отдыхала в Греции с парнем, а родители поехали встречать ее в аэропорт.

— Даже представить себе не могу! — Глаза Мэри полны сочувствия. — Как ты справлялась?

— На мне остались бабушка с дедушкой. Мне приходилось быть сильной ради них, а им — ради меня. Так мы и держали друг друга.

Я снова наполняю их кружки, втайне радуясь, что Тамсин к нам не присоединилась. И когда Мэри снова упоминает йогу, я не произношу ничего такого, что могло бы заставить ее подумать, будто я жажду приглашения присоединиться к ним (хотя на самом деле я жажду). Не хочу злоупотреблять отсутствием Тамсин. К тому же разве Лео не предупреждал меня, чтобы я не бросалась очертя голову в новую дружбу?

— Прости, Элис, мне пора. — Голос Мэри возвращает меня в реальность. — Йога в два, мне нужно сбегать домой за формой. Ева, я тебя на улице жду.

— Наш срединедельный ритуал, — поясняет Ева, когда Мэри ушла. — Мы идем на йогу, потом я сопровождаю Тамсин и Мэри в школу за детьми. Когда погода хорошая, мы идем в наш парк, чтобы дети поиграли. А потом к кому-нибудь на чай.