место; Энох, 20, 5). При этом он представлялся выступающим в истории своего народа в роли такого же спасителя, путеводителя и избави­теля, каким в писаниях о мудрости изображается софия, а у Филона логос. Он спас Авраама и позднее трех святых мужей из пещи огненной. Он принес Сарре радостную весть о рождении Исаака, охранил последнего от смерти на жерт­веннике и защитил праотца Иакова еще во чреве матери от преследований сатаны. Как учитель Моисея, он даровал своему народу его драгоценнейшее благо, закон; он поло­жил начало священству и поразил войско ассирийцев перед Иерусалимом. Теперь его представляли себе как верного предстателя за свой народ пред престолом, где он защи­щает своих против обвинений сатаны; как небесного заступ­ника израиля, существеннейшая задача которого, назначен­ная ему богом, состоит в борьбе с нечистым. Принимав участие в творении мира, он и при конце всех вещей будет, в качестве верховного военачальника божия, защищать дело божие против враждебных богу сил ада, победит дьявола («древнего змия») и ввергнет его в преисподнюю.

Все это до того напоминает деяния, приписываемые персами их богу Митре, что о случайном совпадении не может быть речи. Михаил, подобно Митре, выступает в вере позднейшего иудейства прямо-таки в роли активного под­бога — владыки мира, которому невидимый сам по себе, не­досягаемый и неактивный бог передал владычество, чтобы самому выступить разве уж только в конце всех дней. Митра устраивает душам умерших, поднимающимся по не­бесному мосту «чинват» (млечный путь), доступ к престолу бога; точно так же и Михаил приводит души благочестивых пред лицо всевышнего. Он так же, как и Митра, прикосновенен к смерти и воскресению. В день страшного суда он трубит в великую трубу; от звуков ее откроются могилы и из них выйдут покойники. Вопреки возражению Lucken’а, не по­длежит сомнению, что именно это относительно живое пред­ставление о высшем архангеле дало логосу Филона его глав­нейшие черты. Само же оно, несомненно, создалось под влиянием образа персидского Митры.

Но митраизм есть культ звезд, сам Митра — солнце, и судьба его определяется положением солнца в знаках эклип­тики. Соответственно этому, мы в праве поискать астраль­ной основы и для образа Михаила, и это тем более, что всякое ангельское служение есть, по существу своему, слу­жение звезд, а «небесное воинство», «воинство всевышнего», «небесных сынов» или «божиих сынов», «святых», небесных «стражей» (как называются ангелы у иудеев) нужно искать в светящихся на небе и представляемых одушевленными су­ществами звездах. Ангелы суть звезды, и звезды суть ангелы. Наиболее выдающиеся из ангелов, архангелы — это семь планет, из которых Меркурия (надо полагать, из-за его близости к солнцу и его близкого сродства с путеводителем душ Гермесом) связывали с Михаилом. Однако и Михаил получил свои детальные определения в духе вавилонской астральной мифологии лишь от связи своей с определенными неподвижными созвездиями, в ко­торых его представляли себе воплощенным, и среди по­следних особенно крупную долю внесли в характери­стику Михаила созвездия Змееносца и находящегося над ним Геркулеса[5].

Змееносец (Ophiuchos) держит в своих руках змею — животное Аримана, возвещающее осень — и наступает на Скорпиона, который и в митраизме представляется символом противника божия. Отсюда речь о том, что Михаил в мо­мент великой мировой катастрофы или избавления Израиля (наступление чего ожидалось в ночь весеннего или осеннего равноденствия, в месяце Нисане или Тисри) хватает сатану и его сподвижников и ввергает их в печь с огнем пылающим — огонь Алтаря под Скорпионом, считавшийся также небесною печью, — или сбрасывает их под залитый вечернею зарею западный горизонт[6] и сковывает их под холмами земли на 70 поколений до дня суда, дабы господь духов воздал им отмщением за их неправду[7]. У его ног, под хвостом Скорпиона, находится созвездие Алтаря, от ко­торого поднимается «дым» Млечного Пути. Поэтому Ми­хаил называется «первосвященником на небе»; поэтому ви­дели «устроенный на небе алтарь, подле которого стоит ве­ликий властитель Михаил, приносящий на нем жертву».

Сродным созвездием был Геркулес. Он восходил вместе с солнцем в созвездии Весов в сентябре. Утром в осеннее равноденствие и вечером в весеннее он стоял на восточном горизонте. Отсюда представление о суде, связанное с обра­зом Михаила, ибо Весы — знак юстиции («право» и «спра­ведливость» — таково вавилонское название их обоих чаш. Отсюда праздник св. Михаила еще и теперь справляется 29 сентября, около времени вступления солнца в знак Весов.[8]

Как Змееносец наступает на Скорпиона, представителя зим­ней смерти, так и Геркулес ставит свою ногу на полярного Дракона, который в ночь весеннего равноденствия и в утро осеннего занимал свое самое низкое положение на небе, по­чему можно было смотреть на него как на сброшенного вниз Геркулесом. Так представляется это в откровении Иоанна 12, 7 и сл., и в соответствии с этим Михаил изобра­жался обыкновенно наступающим на голову побежденного дракона и держащим в руке весы, на которых он взвеши­вал души людей. Символом Михаила является огненный лев — животное, символизирующее силу солнца.

Если, после сказанного, вера в ангелов обнаруживает несомненно влияние персидского мировоззрения на иудей­скую религию и если мы в праве усматривать в Михаиле близкого родственника Митры, то сама собою напраши­вается мысль, что даже самое имя Митры повторяется в имени раввинского Метатрона. Подобно Михаилу и послед­ний в позднейшей иудейской спекуляции считается как бы «вторым богом» и ходатаем за иудеев на страшном суде. К нему так же, как к Михаилу, применяется место (Исх. 23, 21), по которому «имя бога было в нем» (Sanhedrin 386). Он считается небесным писцом (планета Меркурий). Он также подобно Михаилу носит имя искупителя и считается «ангелом завета» (по Малах. 3, 1). И вообще, родство между ними до того близкое, что «Метатрон» (кажется только параллельным именем того же Михаила.

Страшный суд и воскресение мертвых

С проникновением в иудейский идейный мир таких пред­ставлений, как упомянутые здесь, контраст настоящей го­дины бедствий и ожидаемой эпохи благоденствия, есте­ственно, должен был все более и более утрачивать свой земной, политический характер и расшириться в космологи­ческий контраст двух взаимно противоположных мировых эпох или эонов, в контраст старого и нового, при котором непосредственная смена эонов должна привести к полному преобразованию прежнего бытия. Фантастические предста­вления об ужасных предсмертных конвульсиях теперешнего, старого и не менее страшных муках рождения нового мира всплыли на поверхность и так же заполнили теперь умы иудеев, как уже задолго до того тревожили сердца вавило­нян, персов и египтян. Вся природа будет взрыта во всю глубину. Людей постигнут ужасные болезни, голод и т. д.