Для концерта своей пассии Глинка заново инструментовал «Вальс-фантазию», как он сообщал, с «нарочитым усовершенствованием»[712]. Теперь инструменты образовывали более легкую и воздушную музыкальную ткань, в ней нет «никакого расчета на виртуозность (кою решительно не терплю)»[713], — указывал композитор.

Глинка хлопотал о переписке нот своих сочинений для исполнителей и даже давал письменные комментарии для правильной интерпретации, отправляя их в письмах Булгакову.

Московская премьера «Молитвы» и «Вальса-фантазии» прошла успешно. Леоновой рукоплескали. О ней писали в газете «Ведомости Московской городской полиции»: «Эта молодая певица своим чудным, задушевным, обширным и прекрасно обработанным голосом привела публику, бывшую в ее концерте, в совершенный восторг. Для этой певицы, по обширности и хорошей обработке ее голоса, равно доступны и партии контральто, и сопрано, и итальянская ария, и русская песня»[714]. Она дала еще один сольный концерт, в нем участвовал известный в Москве бас Вильгельм Ферзинг.

17 марта 1856 года Глинка написал последний романс «Не говори, что сердцу больно» на стихи Николая Павлова, давнишнего своего приятеля{527}.

Хотя композитор уже давно отказался от сочинений в этом жанре, но на этот раз он поддался напору автора текста, который его буквально преследовал. Кроме того, Михаил Иванович ощущал близость стихотворения Павлова к своему нынешнему состоянию. В них разочарованный романтик дает советы слушателю, высказываясь против света и общественного мнения.

Твоей души святые звуки,

Твой детский бред —

Перетолкует все от скуки

Безбожный свет.

Новое сочинение значительно отличается от всего, прежде созданного в этом жанре. Аккомпанемент графичен, в нем как будто передается унисонная оркестровая линия, напоминающая о Глюке и его хоре фурий из «Орфея». А главная интонация — широкий резкий диссонанс (интервал ноны), что для прежних сочинений Глинки, в которых главенствовало плавное, удобное для голоса движение, совсем нехарактерно и непривычно, как и для романсового музыкального языка в целом.

Его он тоже отправил к Бернардту на публикацию, но цену уже снизил до 50 рублей серебром. Булгакову он писал об издателе: «…напомни ему, что я отнюдь не отказываюсь от благостыни, что-де мне платят обыкновенно по 50 р[ублей] с[еребром] за каждый романс»[715]. Эти деньги пригодятся в поездке. Но странным образом этот романс был почти одновременно напечатан в Петербурге — Деноткиным и Стелловским, в Москве — Юлием Ивановичем Грессером. Теперь каждый издатель стремился печатать все новые сочинения русского классика, которые сразу же раскупались.

Перед отъездом за границу по настоянию Стасова и Шестаковой Глинка сделал свой портрет с помощью нового изобретения — фотоаппарата. Автором фотографии был знаменитый Сергей Левицкий{528}, считавшийся лучшим мастером фотоискусства. Он был одним из первых профессионалов фотографии в России. Получившийся портрет понравился композитору. Он точно изображал то, как он сам себя ощущал. На фотографии мы видим седовласого пожилого мужчину, уверенного в себе, строгого, без тени улыбки, и смотрящего вдаль.

Уехать навсегда?

Наконец настал день отъезда. Людмила Шестакова вспоминала, что проводы композитора были тревожными. По крайней мере, она сама так их воспринимала. Долго ждали Владимира Стасова, который непременно хотел попрощаться со своим кумиром. Глинка же нервничал, так как хотел скорее отправиться в путь.

Она приводит известную историю прощания на границе, которая сама по себе превратилась в миф, еще более усилив образ странствующего разочарованного музыканта.

Согласно версии Шестаковой, они со Стасовым сели в карету. Доехали до границы. У заставы Глинка вышел из кареты, чтобы проститься с провожающими.

Потом плюнул на землю и сказал:

— Когда бы мне никогда более этой гадкой страны не видать!

Сегодня проверить достоверность этой истории невозможно. Точно одно, что подобная ситуация, согласно воспоминаниям Шестаковой, происходила несколько раз, первый — в Варшаве и вот теперь — в Петербурге. Несмотря на это, Глинка возвращался в «эту страну», олицетворением которой стал Петербург, город, в котором он не мог жить, но без которого ему жить было невозможно. Воспоминания о мучениях, связанных с разводом, сплетнями и обсуждениями его личной жизни, все еще были сильны. Надо заметить, что в эти годы покинуть Петербург мечтали многие близкие друзья композитора. Одоевский мечтал уехать из столицы, замечая в дневнике 11 марта 1862 года: «Здесь нужны две вещи: здоровье и деньги, а у меня нет ни того, ни другого»[716].

Такое проклятие, посланное русским, видимо, было связано с презрением композитора к слабостям русских людей, которым он некогда сам предавался. В письмах, перед отъездом он иронизирует над русским бытом, например, над пасхальными празднествами, сознательно отделяя себя от большинства: «Что же касается запоя, то без хлебных и виноградных питей от оного, сиречь запоя в Питере не отделаешься. Как тебе самому известно, здесь пожирают блины, ходят в церковь, шатаются по концертам и пр[очее] и пр[очее], все по программе, все вдруг, все, одним словом, вроде нашествия татар»[717].

Надо вспомнить и то, что Глинка принадлежал театрализованной эпохе начала XIX века. Он любил эффектные фразы и жесты, а в последнее время сознательно создавал образ разочарованного и странствующего эксцентрика. Решение никогда не видеть Русскую землю он принимал уже несколько раз, но успешно от него отказывался.

В противовес этой истории, сохраненной лишь в воспоминаниях, можно привести факты, доказывающие обратное — все ту же чрезвычайную преданность Отечеству и государю. Перед отъездом Глинка прикладывал невероятные усилия, чтобы прославить императора — не только в своей Ектении, но и символически, на празднествах в честь его коронации.

Во славу нового императора

Глинка жил при трех русских императорах — в реформаторскую эпоху Александра I он смог получить энциклопедическое образование. В период Николая I, связанного с утверждением «официальной народности», состоялся взлет его композиторской карьеры. В это же время Глинка ощутил непосредственно на себе усиление власти бюрократии, что отразилось и на выплате отцовского долга, и на его бракоразводном процессе.

В феврале 1855 года на престол взошел Александр II. Его правление начиналось при трагических обстоятельствах: Россия проигрывала Крымскую войну, в которой ее противниками были Турция и две сверхдержавы — Франция и Великобритания. Австрийская армия угрожала вторжением. Страна находилась в дипломатической изоляции. Военных припасов не хватало, русское оружие устарело. При этом внутри страны обсуждались причины военных неудач. Их видели в некомпетентности чиновников, взяточничестве, коррупции и экономической отсталости, которые связывались с концом царствования Николая. Об этом «кричали» со всех сторон.

В этих сложных условиях, при которых Александр II восходил на престол, Глинка, безусловно, сочувствовал новому правителю.

Ранее Глинка несколько раз встречался с цесаревичем Александром