поделать, я не в силах сейчас видеть слезы. На улице я встречаю Бённу. Мы начинаем болтать, и он спрашивает, нет ли у меня монет, чтобы нам вместе съездить в город. С монетами у нас у обоих туго, но тут появляется Лайла с новой цыпой но имени Май-Бритт. Цыпа как цыпа, штукатурки на ней вагон: за ушами надушено, губы намалеваны, а на ресницах краски налеплено столько, будто она мышцы век нагоняет, этакий глазной культуризм, стоит эта цыпа, глазками хлопает и улыбается. Она, видишь ли, только-только переехала с родителями в один из новых корпусов в Линнерюде: ну и, ясное дело, настроилась приятно провести вечерок, надо же познакомиться с этими новыми городскими людьми и все такое. Они с матерью и сестрой явились сюда прямехонько из Удала. Папаша ее двенадцать лет каждую неделю, как маятник, болтался между Осло, где работал, и Удалом, и вот наконец они решились: сожгли за собой все мосты, оставили свою землю соседу и сняли хату в городе. Смотреть смешно, как она вся прямо светится от ожидания — нынче пятница, ее первый самостоятельный вечер в столице, так неужто мы проторчим все время здесь, возле дома? И потому мы с Бённой, хоть нам и стыдно, предлагаем девочкам оплатить поездку в город и обещаем в свою очередь пригласить их, когда у нас будут деньги. Но они и не думают отказываться, порядок — мы едем.

Такими, как этот, в ту весну и лето были почти все вечера перед выходными. Прямой дорожкой под густые, тенистые липы Дворцового парка к какому-нибудь перекупщику марихуаны. Потом, сидя на скамейке или развалившись на влажном свежем газоне, тянуть по очереди заветную сигаретку. И пока мы курим, смеемся и рассказываем разные истории, бросая недовольные взгляды на расфранченных пижонов, шествующих по Карл-Юхан, где-то у нас за спиной ноет маг, который кто-то притащил с собой и пустил едва сльшно, чтобы не привлекать внимания дворцовых гвардейцев и полиции:

Well we all need someone

We can lean on

And if you want it

Well you can lean on me[14]

Я так хорошо запомнил именно тот вечер потому, что уж больно худо обернулось дело с этой цыпой Май-Бритт. Все лето я был из-за нее в мандраже, все лето тянулась эта резина, и я не мог найти никакого выхода. Вот уж была деревенская дурочка, ничего не скажешь. За всю жизнь она приезжала в Осло раза три или четыре, хотя папаша ее вкалывал тут каждый день с самого ее детства — с тех пор как лишился работы на лесоповале у себя дома. Она мне все выложила в первый же вечер. О том, как она давила на своих, чтобы они переехали в город, потому что ей надоело жить в деревне и вместе с матерью копаться в огороде. О том, что все ее школьные подружки и приятели уехали из дому и жили теперь на квартирах в Конгсвингере или в Осло, потому что дома не было никакой работы. О том, как уезжали целыми семьями из-за того, что в Удале для них не было будущего и мужчины, работавшие вдали от семьи, устали от барачной жизни и вечных разъездов.

И вот наконец благодаря папашиной работе им подвернулась трехкомнатная квартира в Линнерюде, она освободилась неожиданно, и им нужно было быстро решить, переезжать или нет. И три недели тому назад, когда ее папаша вернулся домой, они устроили семейный совет, который она назвала тайной вечерей, а когда в понедельник в четыре утра он отправился на работу, у них уже было принято решение. Через неделю начались сборы, и вот они здесь, в обетованном граде, как она выразилась, хлопая своими голубыми глазищами. Ничего себе обетованный! В черепушке у нее был такой туман, хоть реви, — ты мог выложить ей всю правду, но она отскочила бы от нее, как от стенки горох. Она, ясное дело, считала, что ее тут ждет по меньшей мере карьера в кино или что-нибудь в этом роде — надо только всем мило улыбаться и делать, как велят. Девчонка, видимо, до одури начиталась всяких бабьих журналов и уж не знаю, чего еще, а штукатурилась она так, что смотреть было противно, и, когда мы расположились в парке покурить, она даже бровью не повела.

— Конечно, в Дворцовый парк, — протянула она с мечтательным блеском в глазах, когда мы в метро решали, куда нам податься. — Я всего один раз была в Дворцовом парке, с папой, но это было очень давно, я была совсем маленькая.

Мы пробовали предлагать другие места, мы-то понимали, что она не совсем для этого подходит, но все было без толку. Лайла уже брякнула, что неплохо бы прошвырнуться по Дворцовому парку, и теперь о чем-нибудь другом нечего было и заикаться.

— Вы обо мне не думайте, — сказала она. — Куда вы, туда и я. Где вы обычно проводите свободные вечера?

Вот так все и началось, и я даже не знаю, как об этом рассказать. Когда мы, по-быстрому тяпнув у «Шотландца» пива, пошли, глазея на прохожих, на витрины, на фотографии у кинотеатров и световые рекламы, она держалась так, словно мы шли не в парк промыслить курева, а прямиком на вечеринку к кронпринцу Харалду с супругой или что-нибудь в этом роде. У некоторых людей просто талант на такие вещи. Они спускаются в подземный писсуар, чтобы курнуть там марихуаны, с таким невинным видом, будто идут в шикарный погребок съесть отбивную. С одной стороны, это подкупает, а с другой — смущает. Что до меня, так я тебе сразу скажу: у меня такого таланта нет. Если я делаю что-то, чего делать не следует, по мне это за версту видно. Сохранять невинный вид — да я этого сроду не умел! Я из тех, кто вечно влипает. Даже если я чинненько стою и болтаю о погоде, будь уверен, найдется какая-нибудь сволочь вроде дворника, учителя, вышибалы или легавого, которая решит, что у меня рыльце в пушку. А если я к тому же начну артачиться, тут уж мне верная крышка.

«Ты еще и дерзишь!» — скажут они и выльют на меня полный ушат брани, а то и накостыляют по шее, чтобы научить хорошим манерам, как они это называют. Да пропади они пропадом, эти