стало ровным и глубоким. Если бы судьба предсказала мне в тот момент наше будущее и сказала, что я спасаю будущего убийцу сотен моих людей, поступила бы я иначе?

Что есть наши поступки и в чем их смысл? И зачем нам нужна мотивация, чтобы совершать определенные действия? И как принять их последствия и результаты, если они было всего лишь предсказуемы, но наши предположения оказались ошибочными?

Почему зачастую мы поступаем так, или иначе, вопреки собственным желаниям? И определяют ли человека его поступки? И какие из них определяют? Те, которых больше, или самые основные: самые важные и значительные?

Семь смертных грехов… Достаточно ли прожить свою жизнь, избегая по мере возможности их все? Достаточно ли этого, чтобы умереть человеком, а не чудовищем? И принимаем ли мы на себя все последствия и всю ответственность совершенных по нашему приказу действий, как будто сами совершаем их? И освобождает ли нас от ответственности выполнение приказа, если в этом наш долг и если к этому нас обязывают данные нами клятвы и обеты?

Столько лет прошло и столько пережито, а я все равно не могу с уверенностью ответить ни на один из заданных вопросов, словно жизненный опыт не имеет никакого значения для их правильного разрешения. А может быть, опыт здесь совершенно ни при чем, поскольку любой из ответов на заданные вопросы всегда можно подвергнуть сомнению — обоснованному, логичному, с базой доказательств, подкрепленных весьма авторитетными мнениями. Тогда что же возможно положить в основу наших поступков?

Я не знаю, какая грань между хорошим и плохим, добрым и злым определена на небесах, но я всегда знала, что в основу собственных поступков заложила несколько истин, переступить через которые никогда не могла. Они похожи на правила поведения, но живут в моем сердце так глубоко, что нарушить их — все равно, что вырвать сердце из своей груди, предать себя, а я не могу предать собственную душу.

Мое сердце не способно убивать беззащитных людей, отнимать последнее, платить злом за добро, нарушать свои клятвы и быть равнодушным к чужой беде.

Сэр Гаа Рон был беззащитен, и я не могла причинить ему зло, несмотря на скрытое желание моего сознания. Сердце не позволило мне оставить его таким — с потерянной душой и сумраком вместо нее. Я вернула его самому себе, и наблюдая за тем, как он спит, ловила себя на мысли, что, возможно, наживаю себе смертельного врага. Сэр Гаа Рон недооценил меня, но в следующий раз он может стать мудрее. В конце концов, в моих жилах течет человеческая кровь и достаточно небольшой раны, чтобы потерять ее всю. Я не верила в легенды и в собственную неуязвимость, но понимала, что сэр Гаа Рон избрал неверный способ борьбы со мною. Кинжал был бы более эффективен и кто сказал, что такой попытки не будет?

Я поправила его одеяло и осторожно слезла с кровати, стараясь не то, что не шуметь, даже не дышать. Вышла из комнаты и прикрыла за собою дверь. Уйти незамеченной мне не дали. Милорд стоял возле дальней стены, делая вид, что пристально изучает картину, висевшую на ней. В живописи его мира я не очень-то разбиралась и потому молча ожидала, когда он закончит сей увлекательный творческий процесс. В любом случае дверь, ведущая к выходу, находилась за поворотом, миновать который без столкновения с милордом было невозможно.

— У тебя получилось? — Искренняя озабоченность была в его голосе и доверие, которое он оказал, послушавшись меня и оставив наедине со своим другом, которого, как он же подозревал, я чуть не убила.

— Сэр Гаа Рон уснул. С ним все будет хорошо! — Я уверенно кивнула и только тогда поняла, что смертельно устала и нуждаюсь в отдыхе ничуть не меньше, чем мой недавний противник.

Я понадеялась, что в полусумраке коридора милорд не заметит моей усталости, и поскольку он так и не сдвинулся с места, я попыталась обогнуть его и дойти до двери, манившей обещанием отдыха и сна. Однако сделать этого не удалось. Милорд лишь слегка переступил ногами, но в результате отрезал все пути наступления. Отступать же мне было некуда.

Мы стояли друг против друга в тесном коридоре, и что-то происходило в самом воздухе, окружавшем нас. Он стал холоднее и ощущения не только опасности, но и гнева, исходящего от милорда, были тем отчетливее, чем дольше милорд смотрел на меня. Я никак не могла решиться на последние шаги, остававшиеся до кованой ручки входной двери, поскольку уткнулась бы носом в грудь самого милорда, а он ждал меня, и его молчаливое ожидание не предвещало ничего хорошего, кроме очередного выяснения отношений. Я вдруг подумала, что мы становимся похожими на двух любящих супругов, проживших вместе много лет, и научившихся понимать друг друга без лишних слов, криков, слез и истерик.

Долгое молчание нервировало меня точно так же, как и пристальный взгляд милорда, который я старательно избегала с видом человека, не понимающего скрытого смысла молчаливого диалога. А то, что диалог был, сомнений не вызывало. Взгляд милорда вопрошал и вопрошал настолько уверенно и целеустремленно, что не приходилось сомневаться в его настойчивости. Мой же пытался изобразить полное непонимание, но успеха не имел.

В конечном итоге победили его упрямство и моя усталость. Я подняла руки в знак своего поражения и признания правоты его молчаливых требований:

— Что вы хотите знать, милорд? — Я прислонилась спиной к холодной стене, ощущая все ее выпуклости и неровности, и обреченно опустила руки, понимая, насколько затруднительно будет объяснить милорду произошедшее.

— Кого я должен призвать к ответу? Того, кто предал меня, напав на вас, миледи, или того, кто объявил мне войну, напав на моего Хранителя и военачальника? — Его слова падали с губ, словно камни на зеркально чистый пол, и мне почудились капли крови на моих собственных руках.

Однажды милорд убил на моих глазах юношу, которого обвинили в измене только потому, что он пытался убить меня. Моя жизнь принадлежала не Гаа Рону, и он не обладал правом на нее. Пытаясь причинить мне вред, он шел против воли своего господина, и Магистр не мог оставить без внимания этот факт. Клятва, данная ему всеми воинами, означала безусловную преданность. Своеволие вело к нарушению клятвы, а значит, к смерти, и сейчас жизнь сэра Гаа Рона висела на волоске. Я также знала, кто отвечает за его нынешнее состояние, но вовсе не хотела знать, какое наказание придумает для меня милорд. В любом случае правда была не