Шрифт:
Закладка:
Третью премию присудили Я. П. Крастыню за труд на латышском языке «Революция в 1905 году в Латвии» (Рига, 1950). Его автором был активный большевик, выпускник Института красной профессуры. В нем излагалась история Первой русской революции в Латвии. Автор уделил значительное внимание рассмотрению борьбы местных большевиков с различными «уклонами» в Латвийской социал-демократической рабочей партии. Основной концепцией работы стала идея о том, что революционные события в Латвии — это часть общероссийских событий, а местные революционеры являлись составной частью антицаристского большевистского фронта. Отметим, что книга продолжила линию на историко-культурное «присоединение» Прибалтики, заложенную монографией Зутиса. В ней обосновывалась неразрывная связь латышского и русского революционного движения. В 1951 г. автор был выбран действительным членом Академии наук Латвийской ССР. В 1952 г. монография вышла на русском языке.
Третья премия досталось и Л. А. Никифорову за книгу «Русско-английские отношения при Петре I» (М., 1950). В ней проводилась мысль о том, что Англия стремилась к колониальному подчинению России. Этому помешала политика Петра I. Автор признавал классовую ограниченность его действий, но указывал: «Вместе с тем внешняя политика Петра I носила исторически прогрессивный характер, ибо она, способствуя укреплению русского национального государства, обеспечивала России возможность самостоятельного экономического и политического развития, создавала условия для обеспечения ее безопасности»[1743].
Монография вышла под грифом Академии общественных наук и не представляла собой из ряда вон выходящее исследование. Но в ней было заложено несколько положений, отвечавших идеологическим веяниям. Главными среди них были признание прогрессивной роли Петра I и акцент на том, что Англия — исторический противник России.
Сталинские премии перестали присуждать со смертью их патрона. Несмотря на это, свое дело они сделали. Если проанализировать весь период присуждения премий, содержание книг, ставших лауреатами, то вырисовывается достаточно полная и отчетливая картина исторической политики «позднего сталинизма». Так, непреходящее значение для советской идеологии играли и продолжали играть работы, посвященные истории производительных сил и классовой борьбы. Они щедро награждались и становились важными кирпичиками в возведении материалистической концепции исторического процесса. Поощрялись труды, показывающие единство народов СССР в историческом ракурсе. Авторы, находившие культурные и экономические связи между различными регионами Советского Союза, тем самым показывали неизбежное и исторически закономерное объединение их в единое государство. Особое место занимали книги, посвященные истории недавно присоединенной Латвии. История дипломатии, написанная в русле концепции поступательного возвышения России на международной арене, также стабильно привлекала конкурсное жюри. В исторических исследованиях на эту тему виделась и практическая сторона: они должны были на историческом опыте обучать советских дипломатов. Не забывалось и об истории культуры, науки и техники. Требовалось, чтобы труды по данной проблематике описывали отечественную культуру и науку в ультрапатриотическом ключе. Необходимо было показать, что русская культура и культура других народов СССР находились в числе передовых с самых древнейших времен, а территория Советского Союза всегда была частью самых развитых регионов мира. В чести были и героические страницы русской истории, ее военные победы. Поражения объяснялись не слабостью русской армии и ее солдат, а недостатками феодального строя.
Любопытно отметить, что абсолютное большинство награжденных изданий касались древних периодов истории. Лишь небольшая часть была посвящена новейшей истории и советскому времени. Это отражало общее состояние советской исторической науки, где ученые предпочитали исследовать древнейшие периоды, не вторгаясь в идеологически опасный период. В одной статье, посвященной Сталинской премии, прямо бросался упрек историкам в том, что они мало работают над изучением новейшей истории: «Советские историки, давшие ценные труды по истории древнего периода и средневековью, недостаточно внимания уделяли изучению истории нового времени. Мало сделали советские историки в области изучения истории советского периода. Долг советских историков — быстрее ликвидировать эти недостатки»[1744].
Видимо, не стоит недооценивать и повышенный интерес самих советских идеологов к древности, приобретшей особую актуальность в связи с поворотом к патриотизму, который традиционно воспитывался на примерах из прошлого, причем чем более отдаленного, более романтизированного и упрощенного, тем лучше. Недавнее прошлое помнили слишком много людей, и зачастую их память отличались от идеологических штампов. Образ идеального прошлого нередко заслонял образ идеализированного настоящего и идеального будущего. Совершенно очевидно, что внимание к проблемам древнейшей истории необходимо связать и с противостоянием нацистской идеологии, черпавшей вдохновение в образах глубокой древности. Подчеркивание древности и автохтонности населения СССР, его высочайшего культурного уровеня — это ответ на заявления немецких историков об отсталости славян и особой миссии «истинных арийцев».
Еще одну тему, проходящую красной нитью через многие исследования, стоит выделить отдельно. Речь идет о татаро-монгольском нашествии и его роли в истории народов СССР. Выше было описано, как в целом ряде книг нашествие рассматривалось не просто как рубежная черта в истории Евразии, но и как пример не имевшей прецедента в мировой истории катастрофы, сплотившей будущие регионы страны Советов. Мужественное сопротивление нашествию всячески подчеркивалось, показывались катастрофические последствия. Аналогии в современности долго искать не приходится. Очевидно, что нашествие монголов рассматривалось как прообраз нашествия нацистов, а его последствия должны были показать то, что ждало бы СССР в случае победы Германии. На контрасте победившего Советского Союза и порабощенной Руси демонстрировались и достижения нового социальнополитического строя. Важно отметить, что здесь были использованы образы еще имперской пропаганды времен Первой мировой войны, когда немцев называли «Чингисханом с телеграфом». Нашествием монголов оправдывалось и отставание России от передовых стран Западной Европы. Любили повторять и упрек о неблагодарности Европы по отношению к России, спасшей ее от монгольского кошмара.
Таким образом, Сталинская премия не только отражала, но и играла важнейшую роль в формировании концептуального облика советской исторической науки. Книги, отмеченные ею, образовывали монолитный фундамент здания истории. Их положения, пускай и часто скорректированные, вошли в многотомные обобщающие труды и учебники. Многие из книг-лауреатов оказались вскоре забыты, но идеи, заложенные в них, показали свою живучесть, и влияли на профессиональные исторические исследования и массовые представления еще очень долго.
Заключение
Для истории советской
