небытие лучше бытия (на котором зажигается воля), потому что это чисто имманентное знание и не зависит ни от какой метафизики. В моей философии, с другой стороны, я сначала связал это понимание с ходом развития человечества из бытия в небытие и, в свою очередь, проследил его до хода всего мироздания, то есть до воли Бога, единственным действием которого был мир.

Бог хотел небытия. Поскольку все мы были в нем до появления на свет, удивительная гармония между поступками человека, имеющего в виду только свое высшее благо, и поступками, требуемыми великими религиями, объяснима сама собой. По этой причине мораль была достаточно обоснована выше, без метафизики, хотя действие, на самом глубоком основании, может быть названо моральным только в том случае, если, во-первых, он делается добровольно и, во-вторых, в соответствии с требованием высшей силы (в моем случае – судьбы Вселенной). Мораль – это не праздное изобретение людей, а очень мудрое прославление лучшего средства для достижения цели. Утверждение воли к жизни, даже если она проявляется в воровстве и убийстве, не составляет никакой оппозиции отрицанию воли, потому что судьба возникает из действенности всех вещей. Разница заключается в вознаграждении: здесь – покой сердца в жизни и уничтожение в смерти; там – существование, либо в жизни индивидуальной продолжительности, либо в бесконечно долгой жизни.

Шопенгауэр очень правильно объясняет раскаяние:

Люди осознают, что совершили то, что на самом деле не соответствовало их воле: это осознание и есть раскаяние.

(Мир как воля и представление. II. 679.)

В отличие от этого, я не могу согласиться с его объяснением совести. Он сказал:

Все более полное познание себя, все более содержательная запись поступков – это совесть.

(Этика 256.)

Тревога совести по поводу содеянного есть не что иное, как раскаяние, а также боль от осознания себя как такового, то есть как воли.

(Мир как воля и представление. I. 350.)

Человек действует либо в соответствии со своим характером, либо против своего характера, в соответствии со своим общим благом. Если он поступил не в соответствии со своим характером, он может испытывать угрызения совести; если, с другой стороны, он поступил не в соответствии со своим добром, его могут мучить угрызения совести. Ведь при рассмотрении своего блага человек принимает во внимание все, что он знает (что также включает в себя то, во что он твердо верит). Если теперь он совершит поступок, несмотря на все, что говорит против него, тот же голос, который раньше отговаривал его, теперь будет преследовать его. Это голос совести. Он будет испытывать страх совести, только если верит в возмездие после смерти или из страха разоблачения.

В заключение я должен вернуться к чрезвычайно важному отрицанию воли к жизни. Он должен быть четким, ярким и узнаваемым для всех.

Он основан на осознании того, что небытие лучше, чем бытие. Но это знание бесплодно, если оно не разжигает волю, ибо существует только один Принцип: индивидуальная воля. Шопенгауэр понимал отношение интеллекта к воле довольно косо. Как в эстетике он полностью отделил интеллект от воли и предоставил последней одной наслаждаться эстетическим удовольствием, в то время как очевидно, что воля освобождена от всех страданий, так и в этике он не вправе приписывать интеллекту принудительное влияние на волю.

Последним делом интеллекта остается отмена воли, которой он до сих пор служил для своих целей.

(Мир как воля и представление. II. 699.)

По-другому, интеллект может даже обратиться против воли; в том смысле, что он, в явлениях святости, аннулирует ее.

(Parerga II 452.)

Это неправильно. К знанию о том, что небытие лучше бытия, которое зависит от высокой духовной культуры, должна прийти решительная воля и захотеть небытия. Для того, чтобы воля захотела этого, ясно осознанное великое преимущество должно было постепенно пробудить в ней самое сильное стремление к нему. Это стремление легче всего возникнет у воли, которая по своей природе является нежной, мягкой, доброй; затем у той, которая сильно страдает, или у той, которая легко переходит в эстетическое созерцание. Моральный энтузиазм поддерживается ранним запечатлением соответствующих мотивов.

Здесь следует отметить, что как знание само по себе не приносит плодов, так и воспаленная воля не приносит плодов, если она уже утверждена в ребенке. Шопенгауэр сам должным образом подчеркнул этот важный момент в уже цитированном отрывке:

С этим утверждением за пределами собственного тела и до представления нового искупление на этот раз объявляется бесплодным.

Нас не смутит тот факт, что он, следуя своей метафизической склонности, отказался от этого ясного подлинного утверждения: природа подтверждает его снова и снова. Кстати, этот отрывок не единичен. Таким образом в «Мире как воле и представлении» говорится, что:

Добровольное, совершенное целомудрие – это первый шаг в аскетизме, или отрицании воли к жизни. Тем самым он отрицает утверждение воли, которая выходит за пределы индивидуальной жизни, и тем самым дает понять, что с жизнью этого тела воля, внешним видом которой оно является, также аннулирует себя. Природа, всегда правдивая и наивная, утверждает, что если эта максима станет всеобщей, человеческий род вымрет.

Мне остается только добавить, что совершенное целомудрие – это единственный шаг, который, несомненно, ведет к спасению.

То, что совершенное целомудрие является сокровенным ядром христианской морали, не подлежит сомнению.

И сказал им: слово не для всех, но для тех, кому оно дано. Ибо есть отсеченные, которые рождаются из чрева, и есть отсеченные, которые отсекаются от людей, и есть отсеченные сами, ради Царства Небесного.

(Евангелие от Матфея. 19, 11—12.)

Иисус сказал им в ответ: чада века сего женятся и выходят замуж; а сподобившиеся достигнуть того века и воскресения из мертвых ни женятся, ни замуж не выходят, и умереть уже не могут, ибо они равны Ангелам и суть сыны Божии, будучи сынами воскресения.

(Евангелие от Луки. 20, 34—36.)

Это те, которые не осквернились с женщинами, ибо они девственники и следуют за Агнцем, куда бы Он ни пошел. Они выкуплены из людей для первенца Богу и Агнцу.

(Свт. Андрей Кесарийский. 14.4)

Мужчине полезно не прикасаться к женщине.

(Откровение 14, 4.)

Кто одинок, пусть заботится о том, что принадлежит Господу, как угодить Господу. А я хочу, чтобы вы были без забот. Неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу; а женатый заботится о мирском, как угодить жене. Есть разность между замужнею и девицею.

(1. Коринфянам. 7, 32—33.)

Но тот, кто фактически отрицает жизнь, приобретает не блаженную жизнь после смерти, а полное и абсолютное уничтожение своего существа. Он фактически уничтожил ее и умер навеки: все кончено!

Тем не менее, учение об отрицании воли к жизни обращено ко всем, во все времена. Во- первых, чтобы дальнейшее утверждение за пределами индивидуальной жизни больше не происходило, и чтобы была возможность искупления раньше. Во-вторых, чтобы остаток жизни человека прошел в мире и спокойствии; в-третьих, чтобы через обучение и просвещение семя искупления было рассеяно в нежных детских сердцах, и таким образом они могли участвовать в искуплении своих детей.

Шопенгауэр ошибочно полагает, что отрицание воли к жизни отменяет весь характер.

Индивидуальный характер отходит на второй план и окрашивает новую природу. Один человек уйдет в уединение и будет жить спокойно, другой будет там себя карать, третий останется верен своей профессии, четвертый будет заботиться только о благополучии других и пойдет на смерть ради человечества, и так далее. Почему бы и нет?

Поскольку многие последователи философии Шопенгауэра не чувствуют в себе знамений и чудес, они поглощают себя болью и считают, что они не призваны. Это очень серьезное практическое последствие теоретической ошибки. Вознесение вообще не является характеристикой спасения. Характеристика и условие одновременно – девственность, выбранная без внешнего принуждения.

Шопенгауэр в целом прекрасно описывает состояние тех, кто отринул волю к непревзойденной жизни, и я не могу удержаться, чтобы не привести несколько отрывков.