нам для того, чтобы мы могли проследить и распознать реальную последовательность, то тонкое различие теряет всякий смысл, и мы можем говорить только о Едином характере, который можно называть как угодно.

Теперь, что касается трансцендентальной свободы, которую Шопенгауэр в своем прекрасном труде «О свободе воли» поместил в Esse и отрицал в Operari, мне также пришлось извлечь ее из Esse. Я не знаю ни чудесного случая, ни очень важного ужасного часа смерти, в который палингенезия человека готовит себя к смерти, вместе со всеми благами и несчастьями, заложенными в нем и бесповоротно определенными с этого момента.

Только в час зачатия определяется характер человека, и то с необходимостью. Два вполне определенных человеческих существа объединяются и рождают вполне определенного третьего, которого следует понимать как омоложенное старое существо (член серии развития). Этот новый индивид теперь развивается в соответствии со словами поэта:

Со дня, как звезд могучих сочетанье

Закон дало младенцу в колыбели,

За мигом миг твое существованье

Течет по руслу к прирожденной цели.

Себя избегнуть – тщетное старанье;

Об этом нам еще сивиллы пели.

Всему наперекор вовек сохранен

Живой чекан, природой отчеканен.

Гёте. (Перевод С. Аверинцева)

Поэтому каждое существо имеет природу (сущность), которую оно не могло бы выбрать свободно. Но каждое существо дает указание другому, и таким образом мы, наконец, приходим к чистому бытию трансцендентного единства, которому, пока оно не распалось, мы должны приписать свободу, которую, однако, мы не можем постичь, так же мало, как и абсолютный покой. Но поскольку все сущее изначально было в этом простом единстве, то и сущность свою все выбрало свободно, и каждый человек поэтому ответственен за свои поступки, несмотря на свой определенный характер, из которого поступки вытекают с необходимостью.

Это единственно возможное, абсолютно верное и так долго тщетно искавшееся решение одной из самых сложных проблем философии – сосуществования свободы и необходимости в одном и том же действии.

Кант даровал человеку свободу во все времена, Шопенгауэр (от непоследовательности которого я воздерживаюсь) – свободу в час смерти, а я отнял у него всю и всякую свободу, отнеся подлинную свободу к трансцендентному царству, которое погибло и освободило место для ясного мира множественности, движения и необходимости без исключения: источника всех наших знаний и всей истины.

Прежде чем перейти к основанию морали, мы должны рассмотреть вопрос о неизменности воли.

Самый прекрасный цветок или, скорее, самый благородный плод философии

Шопенгауэра – это отрицание воли к жизни. Все больше и больше убеждаешься, что только на основе этой доктрины можно всерьез говорить о том, чтобы философия заняла место религии, чтобы она проникла в самые низшие слои народа. Что предлагала философия до Шопенгауэра человеческому сердцу, взывающему о спасении? Либо жалкие фантазии о Боге, бессмертии души, субстанции, несчастных случаях, короче говоря, о камне; либо тщательные, очень проницательные, абсолютно необходимые исследования процесса познания.

Но что спрашивает человек в моменты удивления самим собой, когда размышления берут верх и тихий печальный голос говорит в нем:

Я живу – и не знаю, как долго;

Я умру – и не знаю когда;

Я еду – и не знаю куда;

Согласно субъективным формам, пространству и времени, согласно закону причинности и синтезу многообразия восприятий, сердце хочет иметь что-то, за что можно ухватиться, непоколебимую опору в буре жизни, хлеб и еще раз хлеб для своего голода. Поскольку христианство удовлетворяло этот голод, греческая философия в борьбе с ним должна была уступить, и поскольку христианство давало непоколебимую почву, когда все колебалось и дрожало, в то время как философия была ареной бесплодных препирательств и яростной борьбы, часто самые выдающиеся умы, хромые как крылья и вялые, бросались в объятия церкви. Но теперь человек больше не может верить, а поскольку он больше не может верить, он выбрасывает вместе с чудесами и тайнами религии ее несокрушимое ядро – истину спасения. Полный индифферентизм овладевает разумом, который Кант очень метко назвал «матерью хаоса и ночи». Теперь Шопенгауэр сильной рукой схватил это неразрушимое ядро христианской религии и принес его в храм науки, как священный огонь, который вспыхнет как новый свет для человечества и распространится по всем странам, ибо он имеет такую природу, что может вдохновить отдельных людей и массы и воспламенить их сердца.

Тогда религия выполнит свое призвание и пройдет свой путь: тогда она сможет отстранить расу, доведенную до зрелости, и сама уйти в мир иной. Это будет эвтаназия религии.

(Parerga II. 361.)

Но отрицание воли к жизни, этот самый славный плод философии Шопенгауэра, нужно сначала уберечь от самого себя, ибо он постоянно нападает на свое дитя и угрожает его жизни.

Что в первую очередь противостоит отрицанию воли к жизни, так это отрицание индивидуальности.

Если индивидуальность – это только видимость, если она возникает и исчезает вместе с различающим субъектом, то центр тяжести человека лежит в роде, в объективации или идее человека Шопенгауэра (я полностью игнорирую единую неразделенную волю); следовательно, индивид не может быть искуплен иначе, чем через род, то есть иначе, чем через волю всех людей, поскольку род опять-таки имеет свое существование только через волю всех людей.

вид снова имеет свое существование только в индивидуумах, или другими словами: человек, у которого есть только одно желание – быть навсегда изгнанным из рядов живых, должен ждать, пока все люди не захотят иметь такое же желание. Философия, которая учит этому, никогда не сможет заменить христианскую религию, которая всегда поднимает человека из массы и освежает его надеждой на индивидуальное освобождение.

Мне, конечно, не нужно снова доказывать фундаментальную ложность этого вопроса.

Реальная индивидуальность столь же определенна, как и любая теорема математики.

Можно также сказать, исходя из другого объяснения Шопенгауэра: если единая неделимая воля полностью содержится в каждом человеке, то, если бы человек действительно добровольно отрекся от себя, весь мир должен был бы погибнуть. Но хотя многие уже отреклись от своей воли, мир по-прежнему стоит твердо и надежно.

Вторая основная ошибка, которая делает отрицание воли иллюзорным, – это отрицание реального развития.

Если внутренняя сущность человека лежит неподвижно, вне времени, за его внешностью, то искупление совершенно невозможно. Отрицание может следовать только за утверждением. Состояние воли, которая утверждает себя, не может быть одновременно состоянием воли, которая отрицает себя. Мистик говорит: «Чтобы вошел свет, сначала должна уйти тьма». Если отбросить «до» и «после», то человек оказывается в двух противоположных состояниях в одном настоящем, чего не может помыслить ни один человеческий мозг. Здесь, с этим важным

Здесь, в этой важной доктрине философии (отрицание воли к жизни), невозможность чистых воззрений Канта, пространства и времени, с одной стороны, и плодотворность моей теории познания, с другой, продемонстрированы яснее, чем где-либо еще.

В-третьих, с отрицаемым реальным развитием тесно связано учение Шопенгауэра о неизменности эмпирического характера.

Характер человека постоянен: он остается неизменным на протяжении всей жизни. Человек никогда не меняется.

(Этика 50.)

С другой стороны, он приписывает человеку способность полностью упразднить свой характер.

Ключ к примирению этих противоречий лежит в том, что состояние, в котором персонаж выведен из-под власти мотивов, исходит не непосредственно из воли, а из изменившегося способа познания. Ибо до тех пор, пока познание есть не что иное, как то, что постигается в principio individuationis, которое следует за пропозицией основания, сила мотивов также непреодолима: Но когда principium individuationis просматривается, идеи, действительно сущность вещей в себе, как одна и та же воля во всех, непосредственно признается, и из этого признания возникает общее спокойствие воли; тогда отдельные мотивы становятся неэффективными, потому что соответствующий им способ признания, заслоненный совершенно другим, отступил. Поэтому, хотя характер никогда не может измениться в части, но должен, вследствие закона природы, осуществлять в индивиде