Сначала она заставляет человека действовать законно, и это принуждение сдерживает природный эгоизм большинства граждан. Можно ли также не обязательно соглашаться с Фихте, который говорит:

Государство самим своим существованием способствует возможности общего развития добродетели среди человеческого рода, производя внешние хорошие нравы и мораль, которые, конечно, далеко не всегда являются добродетелью. Если нация будет жить в мире и спокойствии при этой конституции в течение нескольких веков, если новые поколения, а за ними и последующие поколения будут рождаться в ней и расти в ней, то постепенно исчезнет мода на внутреннее искушение к несправедливости.

Тем не менее, несомненно, что яростные, упорные волевые качества наследуются, изменяются и ослабляются постоянным принуждением. Во-вторых, государство защищает религии, которые, пока не все люди готовы к философии, необходимы для пробуждения в человеке милосердия и благотворительности, то есть добродетелей, которые государство не может навязать. В-третьих, как уже было сказано, только в государстве человечество может быть искуплено.

И оно будет искуплено; ибо оно не только позволяет отдельным людям посредством образования обрести проницательность, необходимую для признания того, что небытие лучше бытия, но и готовит массы к отрицанию воли к жизни, доводя в них страдания до крайности

Человечество должно пробираться через красное море крови и войны к земле обетованной, и пустыня эта длинна.

Жан Поль.

Только в государстве человек может развивать свою волю и духовные способности, и поэтому только в государстве могут возникнуть трения, необходимые для искупления. Страдания растут, и чувствительность к ним повышается. Но так и должно быть, чтобы идеальное государство когда-нибудь появилось на свет; ведь дикие люди не могут быть его гражданами, а человек в своем природном эгоизме – хищное животное, l’animal méchant par excellence. Чтобы укротить его, в его плоть должны быть воткнуты раскаленные железные прутья: на него должны обрушиться социальные страдания, физические и психические муки, скука и все другие средства укрощения. С изменением сырой воли идет рука об руку рост духа, и на все более сильных крыльях интеллекта очищенный демон поднимается к объективному знанию и моральному энтузиазму.

Шопенгауэр вполне признавал силу и пользу тяжелых, продолжительных страданий, но он не хотел видеть, что состояние является их условием. Он говорит очень правильно:

Страдания вообще, навязанные судьбой, являются вторым способом прийти к отрицанию воли: действительно, можно предположить, что большинство людей приходят к этому только таким образом, и что именно самоощущение, а не просто признанное страдание, чаще всего приводит к полной покорности, часто только когда смерть близка. – В большинстве случаев, прежде чем произойдет самоотречение, воля должна быть сломлена собственным величайшим страданием. Затем мы видим, как человек, после того, как он был поставлен на грань отчаяния, пройдя все стадии нарастающего страдания, при жесточайшем сопротивлении, вдруг уходит в себя, узнает себя и мир, изменяет всю свою природу и, словно очищенный и освященный ею, с готовностью отрекается от всего, чего раньше желал с величайшим рвением, и с радостью принимает смерть

(Мир как воля и представление. I. 463.)

Я не могу здесь повторять, как государства, через развитие общества, которое они заключают в себе, продолжают формировать идеальное государство. Я хочу сказать только одно. Во времена Канта идеальное государство было лишь образом мечты филантропов.

Реальность давала лишь неопределенный намек на это. С тех пор туман, окутавший ее, рассеялся, и независимо от того, лежит ли она еще в далекой-далекой дали, она уже отбрасывает свою тень на человечество. То, что прожигает тело четвертого сословия, – это жажда просвещения, то есть жажда лучшего руководства, другого движения, движения, которое приведет к концу всякого движения, короче говоря, к искуплению. Это стремление обязательно лежит в основе общего движения вселенной из бытия в небытие. Только глупцы могут думать, что движение мира можно остановить, и только глупцы могут быть введены в заблуждение грязной пеной, которая ложится на низшие классы, и неуклюжими кристаллами, которые указывают на нечто совсем иное, и к которым, на поверхности, присоединяется мощное стремление к образованию. Когда простой человек открывает свое сердце, он почти всегда слышит: «Я хочу избавиться от страданий; я хочу иметь возможность есть и пить, как богатые и знатные люди: это должно быть лучше всего; они – счастливые, мы – несчастные, отверженные, лишенные наследства». Знание тех, кто образован в подлинном смысле этого слова, что чем более высоко развит дух, тем меньше жизнь может удовлетворить, что воля к жизни должна быть по существу несчастной во всех формах жизни – не успокаивает грубого человека, который не позволяет отговорить себя от того, что он один несчастен. «Ты хочешь обмануть меня, ты лжешь, ты стоишь в рядах буржуазии», – кричит он философу. «Ну», – говорит последний, – «ты узнаешь».

И он будет знать, он должен знать, в новом порядке вещей.

И кто далее не распознает тень идеального государства в политических третейских судах нашего времени, в Лиге мира, в лозунге: «объединенные государства Европы», в пробуждении азиатских народов, в отмене крепостного права и рабства, наконец, в словах главы одной из самых могущественных стран мира:

Поскольку торговля, образование и быстрая передача мыслей и материи с помощью телеграфа и пара изменили все, я верю, что Бог готовит мир стать одной нацией, говорить на одном языке, достичь состояния совершенства, в котором армии и военные флоты больше не нужны.

(Грант.)

Не то чтобы лето уже на пороге, но холод зимы уходит из долин, и человечество находится в муках весны.

Как Шопенгауэр представлял себе развитие человечества?

Если государство в совершенстве выполнит свою задачу, то, поскольку оно знает, как с помощью объединенных в нем человеческих сил сделать остальную природу все более и более пригодной для себя, в конце концов может возникнуть нечто, приближающееся к стране молока и меда, благодаря искоренению всех видов зла. Но отчасти он еще очень далек от этой цели; отчасти бесчисленные пороки, совершенно необходимые для жизни, среди которых, даже если бы все они были устранены, скука, наконец, сразу же заняла бы все место, оставленное другими, все еще держали бы его в страданиях; Отчасти, даже распри отдельных людей никогда не могут быть полностью упразднены государством, поскольку оно дразнит в малом масштабе там, где его не одобряют в большом; и, наконец, Эрис, счастливо изгнанный изнутри, наконец, разворачивается вовне как война народов. Да, если предположить, что все это в конце концов будет преодолено и устранено мудростью, основанной на опыте тысячелетий, то в итоге получится настоящее перенаселение всей планеты, страшное зло которого сейчас способно представить только смелое воображение.

(Мир как воля и представление. I. 413.)

Нужно смеяться от души. Шопенгауэр, похоже, был совершенно не знаком с трудами по экономике; иначе он знал бы из полемики Кери против Мальтуса, какое огромное количество людей может еще поглотить и прокормить наша планета. Кто вообще знает, как еще может развиваться питание человека? Но кроме этого, можно с уверенностью сказать, что если наступит совершенное заселение Земли, то его наступление также совпадет с искуплением человечества; ведь человечество – это часть Вселенной, а она обладает движением из бытия в небытие.

В общем, для политических вопросов у нашего философа не хватало всего и всякого понимания, что очень легко доказать. Он говорит:

Все человечество, за исключением чрезвычайно малой части, всегда было грубым и должно оставаться таким, потому что большая физическая работа, необходимая для всего человечества, не позволяет тренировать дух.

(Этика 246.)

Монархическая форма правления является естественной для человека. – В человеке есть монархический инстинкт.

Суд присяжных – худший из всех уголовных судов.

(Parerga II. 271/272.)

Абсурдно желать дать евреям долю в правительстве или администрации любого государства.

(ib. 279.)

В Parerga II. 274 он сделал серьезное предложение

императорская корона должна была переходить пожизненно поочередно к Австрии и Пруссии.

В войнах он видит только грабежи и убийства, и с горячим удовольствием,