Чтобы направить мысли бояр в нужную сторону, выстроил десяток конных и алебардистов, чтобы оценили качество брони, после осмотра продемонстрировал залп мортирки, что в труху размолола несколько десятков шестов, а напоследок приберег главное представление: около Городца на нас совершили массированное нападение и если бы не фосфорные припасы, что сожгли большую часть «флота» потрепали бы изрядно, а так наоборот полный струг «холопов» на базу отправили. На горячую взяли и базы татей, а вот заводил и прочих, на которых клейма ставить негде было после допроса с пристрастием, с собою взяли, потому как живота по Правде мог лишать либо князь местный, либо его тиун. В исключительных случаях другой князь, так что дюжина татей у меня была, решил совместить два в одном. И татей проучить, и волжских и бояр в чувство привести, подготовил необычное — плавучую виселицу. В реальной истории они впервые появились на сцене при подавлении Донского восстания Петром I, но у нас много чего раньше времени. А разбойнички тут такие, ни разу не гуманные, всех свидетелей на корм рыбам отправляют. Четыре плота, по три виселицы на каждом. Завели разом, табличку подвесили и из-под ног скамью выбили. После чего плот на течение вывели и отправили в свободное плавание. Волга тут широкая, так что идти им до самого Нижнего.

Шокирующие зрелище ввело верхушку города в натуральный ступор.

— Тати то, — пояснил им. — Хотели мой караван в ножи взять, когда азм в Переяславе бился, — я хрустнул яблоком и, поглядывая на бояр, подал знак на последний «заход». Вы то умысла на татьбу не имели. Верно? По недоразумению вышло?

— Тако и есть, батюшка! — загомонили бояре.

— Московские подбили!

— Так-то мы всею душой! Завсегда гостям рады.

Ну-ну. Взяв под локоток Дмитрия Лукинича, отправился обратно.

— Ну надумал чего, друг любезный, али нет?

— Вспомнил, отец родной. Вспомнил! Было письмецо то, было!!! — неистово закричал боярин. — Не мог азм володаря ослушаться. Отписал Калита дабы мыта с тебя взяли втрое, дабы товар крепко смотрели, просил зелье огненное найти и трубы железны, коими ты рязанцев побил.

— Вона что. Зелье захотел значится. Ну-ну.

Я задумался, в принципе порох особым секретом уже не является. Ну пропорций точных покуда не знают и что, а так-то всё работает. А вот гранулировать его ещё долго не научатся, поэтому отправлю ему бочонок-другой, хуже не будет. А так глядишь и успокоится, тем более в Коломне у нас пропало звено поселенцев с дробовиками и с большой вероятностью они у Кошеля в итоге оказались.

— Князь, — по-своему истолковал боярин моё молчание, — одно прошу, живота лиши, но от пояса не отрешай. Не вешай аки пса. Усё как на духу поведаю. Трубы твои у меня и зелья малость. Отдам и письма и всё до единой гривны, что в казне — а тама, двести сорок рублей! Злато, шубу, меринов — всё что есм, токмо не позорь!

— Не надобны мне гривны, да и жизнь твоя ни к чему. Есть у меня одно разумение, как тебе у Калиты в чести остаться и предо мной вину искупить.

— Глаголь, князь! — глаза Дмитрий Лукинича загорелись надеждой.

— Не смотри, что у меня борода коротка, ума побелее, чем у некоторых будет. Твоё здоровье! — я махнул фужером и отпил сока гранатового, а он по цене подороже греческого вина выходил да и не хотел я пить вовсе, больше реноме поддерживаю, ведь такой сок от вина не отличишь. Вообще люди здесь простоватые. Стратегия хороший полицейский — плохой полицейский работает безотказно. Наезд покруче, затем обещание подарков и человек твой, с потрохами.

— Ужо понял, промахнулись мы.

— Тады начнём с плюшек.

— Прости, князь?

— А.. не важно. Сласти то, батракам своим пеку.

— Сам?!

— А что там вам нашептали ещё? — я усмехнулся. — Дури всякой поменьше слушай про меня, целей будешь. Калите и митрополиту передашь от меня грамоты и подарки. Сказывай князю, что вымучил заместо мзды две бочки зелья огненного и три пистоля. Отдам и ларь бумаги — показываю большим пальцем на сундук. Белёной! Ему и митрополиту.

Боярин натурально охает:

— Это же сколь серебра…

— Да уж куда боле той мзды что хотел с меня взять. Последнему ещё и ларь свечей жалую. Дам и прочих подарков — ламп, зеркал, бус из стекла червленого и прочего добра для баб и чад. Семёну Ивановичу броню отдашь, но не при всех, а прочим сыновьям — кончары. По щелчку пальцев передают Лукиничу один из подарочных образцов.

— Харалуг!!! — боярин восторженно цокал языком, глядя на причудливые узоры, проявившиеся после травления и многократной перековки скрученного троса, ведь в дамасках больших секретов нет и против той же закалки в солях, наука та детский лепет. Успели отковать пару десятков мечей и кинжалов что планировал пустить на подарки.

— В Кострому, как понимаешь, я далеко не всё привёз, — небрежно кидаю шероховатую замшевую папку с тисненым золотым гербом. А в ней четыре десятка листов с продукцией и три колонки. — Подарок сие. Ты вижу муж разумный, разумеешь что от сего можешь получить, —пальцем несколько раз тыкаю в крайнюю, оптовую, колонку. — Калите передай, города его зорить умысла не имею, с ворогами сговариваться не желаю и наветам на меня верить не след. Впрочем, мне всё одно. Надумает воевать дам такой отворот, мало не покажется. Так и скажи, со мною лучше дружить! После езжай ко мне в острожек и посмотри, как там всё устроено ладно. Письмецо на то тебе дам. Ежели ум есть, — несколько раз тыкаю ему пальцем по лбу, — поймёшь на чьей стороне сила ныне. Треба мне в Костроме и Москве товары, не так много. На тысячу рублей, — боярин снова охает. — И брать их могу через тебя.

— И что же за сие сделать надобно? Душу диаволу продать?

— Людишек моих устроишь, сведёшь с боярами нужными. Сказывать будешь, кто из бояр и за кого стоит, что затеяли, куда воев ведут и прочее.

— Ябедником хошь сделать?

— Дурак ты, Дмитрий Лукинич. В одно ухо слово влетает, а из другого вылетает. Ещё раз говорю, ко мне гостем езжай и смотри, что старшины покажут да на ус мотай крепко. Отныне сила не за Калитой, не за