привлекая внимание. Глашатай с рупором пригласил руководство города на переговоры с подробным описанием того, что случится если они моё вежливое обращение проигнорируют. И пару фосфорных стрел отправили, для острастки и демонстрации намерений, что бояр подстегнуло не меньше, чем снесенный напрочь кусок Кремля. Они ведь их по привычки начали тушить, водой, а оно как плюнет во все стороны.

К полудню боярская верхушка в полном составе была в моих шатрах на другом берегу, вместе с городовым священником и малолетним князем. Столы, стулья и богатая закуска наличествовала.Сам же встречал гостей, сидя на троне в окружении рынд. Не переломятся, переживут.

— Здрав буде, Андрей Фёдорович! — князю едва стукнуло двенадцать лет и похоже парень не очень-то понимал, что происходило. Но смотрел грозно, хорохорился. — И вам, бояре, не хворать. Добавил, обратившись к остальной делегации.

— Калита тебе сие с рук не спустит! — сходу начал качать права дородный боярин в высокой шапке из чернобурки с серебряной жилой и богатой шубе.

— Московский боярин Дмитрий Лукинич, — зашептал на ухо тиун. — Он тута всем заправляет, а прочие бояре и служилые ему в рот смотрят.

— Аки тать напал, стену городскую порушил и воёв ешо добрых побил! Сила ныне за тобою, но знай, гонцов в Москву ужо отослали!

Я покивал головой, соглашаясь с его доводами и, взяв бокал, пригубил сок, а после ответил:

— И скоро ли твои гонцы в Москве будут? — встал и, подойдя ближе, посмотрел на боярина сверху вниз, в глаза, он считай на голову ниже. — Али думаешь, Калита ваших воев обратно отправит, порушив обещание Узбеку-царю?

Лукинич что-то хотел ответить, но стушевался.

— В ногах правды нет, — жестом приглашаю всех к столу. — Присаживайтесь, угощайтесь чем бог послал. Разговор нам долгий предстоит.

После чего демонстративно сел за стол, а вскоре и остальные присоединились. Повара постарались и помимо перепелов, осетра и стоялого мёда, хватало новин — стейков, шашлыка и всякого рода овощных и рыбных котлет с пряными соусами. А стеклянные фужеры и полированная серебряная и бронзовая посуда с массой непонятных для местного бомонда столовых приборов, окончательно порвало шаблон. Клевали в общем, но без фанатизма с опаской поглядывая на московского боярина, который демонстративно не ел, даже за стол не сел. Раздражает он меня что-то и игру портит, делаю знак и рынды, прихватив боярина под руки-ноги, выносят тушку из шатра.

— Тихо! — прервал я поднявшийся гвалт, ударив для острастки кулаком по столу. — Не трону его, пусть покуда посидит в холодной, вежеству поучится. Вы, как я погляжу, мужи степенные, жизнью битые, раз до седых волос дожили. Верно знаете, кто я таков, да и весть про Переяслав дошла. Сказывайте, кто вас надоумил мой товар зорить, а хлопов в полон брать? На что рассчитывали то?! Я ведь к вам с подарками шёл, по добру по здорову хотел вопросы решить и выгодное дело предложить. А вы что? Аки тати себя ведёте!

Многие опустели глаза, другие же наоборот смотрели с вызовом.

— А мы тута не причём, то московские воду мутят, — ответил сухенький боярин с длинной седой бородой. — Говорил ведь, — он обратился к группе богато одетых гостей, сидевших вместе, чуть в стороне, — до добра не доведёт ваша задумка. Не дай бог спалит Мстислав Сергеевич Кострому, а вам то что? Хвостом махнули и нету. А нама тута жить.

— Вот что, други мои любезные, — вклинился я в разговор. — Жечь Кострому не буду, и виры с вас не возьму, коли по-моему сделаете.

— А что надобно-то?

— Мы завсегда согласные.

— Оказия то, навет.

— Мы тута не причём, князь, — загалдели костромские бояре, обрадованные возможностью легко съехать со скользкого вопроса.

— Добро, коли так. Слушайте мой сказ. Уворованные товары и прочее вернуть немедля, а коли чего не найдётся, серебром али житом отдадите. За побитых воев виру возьму полста рублей, за каждого холопа убиенного, пятерых. Мыт же уплаченный вернуть! И два лета с моих гостей его не брать вовсе! Даже на торге. И не галдите! Торговаться всё одно не буду. Коли не сговоримся, град ваш на копьё возьму и своё возьму всяко.Думайте. Крепко думайте бояре, и время вам на то аккурат два часа. Вона, — я выставил большие песочные часы. —Как последняя песчинка упадёт, вои мои в проход пойдут и усадьбы ваши жечь будут огненным зельем, а вас же, — посмотрел на них гневно, с прищуром, — судить буду аки татей!

После чего встал, небрежно промокнул рот шёлковым платком и отправился за стенку, туда, где дожидался связанный московский боярин.

— Слыхал усё? Кивни коли понял.

Тот услужливо покивал, видимо не привык к такому обращению, вот и сдулся. Ребята то ещё пару раз ему печень как следует «помассировали».

— Ну что, Дмитрий Лукинич, поговорим? — Я вытащил кляп и дал ему водицы испить, после, похлопал по плечу. — Вижу ты человек подневольный, сказывай, что тебе тама в письмеце Калита начертил?

— Не было никакого письма!

— А, ну отлично, значится, я тебя без опаски могу сегодня же казнить.

— Не посмеешь! — Лукинич не на шутку испугался, взбледнул с лица. На лбу выступила крупная испарина. — Ты слово князя дал, когда на переговоры зазывал!

— А я разве отказываюсь? Отпущу, но вечером мы с тобою сызнова свидимся. Али думаешь словно Берислав улизнуть? Навряд-ли выйдет, Дмитрий Лукинич.

— Всё одно не посмеешь! Азм ближник самого Калиты! — ответил он с вызовом.

— И что с того? Кто мне твой Калита?

— Он... он...он... — боярин словно захлебывался, никак не мог подобрать нужных слов.

— Может водицы ещё? Я ведь с верховских княжеств, а у нас, знаешь ли, дерюга другой. Пальчиком погрозят, пожурят и всё. Ежели надо поминки занесу. А Калита твой что? Думаешь, войною за тебя пойдёт? Как бы не так. Князь плох. Вона, донесли опять занедужил и Семёна заместо себя в Смоленск отправляет. До весны доживет ли? Бог знает, — после чего наклонился и заглянул ему прямо в глаза. — А коли Калиты не будет, мы сызнова всё делить будем. Внял то?

Он нехотя кивнул.

— Не взыщи, Лукинич, но кто-то за татьбу должен ответить. Держись, — я похлопал по его руке. — Ребята тащите боярина за мной, кино буду показывать и прочих