пробивались к колодцу, в бурлящей массе смешались наречия и костюмы; кто-то упал в обморок, звали врача, в другом месте оркестр уже пробовал трубы — стоял крик, толчея и неописуемая суматоха.

— Дорогие братья и сестры! — взывал с крыльца станции тщедушный человек, он обливался потом в своем свадебном костюме из черного сукна, шея его в довершение ко всему была туго стянута накрахмаленным ошейником. — Милые гости…

Он взывал бы так до вечера, но тут из группы рядом вышел Ясенчик и гаркнул во все горло:

— Кто хочет пить, поднимите руки!

Толпа, словно от удара, взревела, ощетинилась тысячей рук.

— Так замолчите, черт возьми! — рявкнул снова Ясь, а когда люди затихли, заговорил внушительно и внятно: — В Новосельцах двадцать колодцев, а народу прибыло двести тысяч! Двести тысяч мужиков митингуют сейчас на лугу. Мы опоздали, мы последние! Когда те после митинга двинут в Новосельцы, они выпьют всю воду из колодцев, съедят все в ларьках и палатках!

Кругом молчали, его голос был слышен всем.

— Организационный комитет прислал нам проводника, прислал, так сказать, Моисея, который выведет нас к еде и питию. Приветствуем, приветствуем! — кланялся Ясенчик вспотевшему заморышу в свадебном наряде; и вдруг, повернув к людям свое круглое, подвижное, покрытое темной щетиной лицо, жестом фокусника поднял руки. — И строимся дисциплинированно! Строимся быстренько, потому что время дорого — поскорее, по порядку! Куявы! Где Куявы?

— Мы здесь!

— Выходите на дорогу! Становитесь около дежурного с флажком. Сохачев?!

— Здесь, здесь Сохачев!

— Выходите на дорогу! Стройтесь в затылок куявянам… Но проход, люди добрые, сделайте проход! Куда вы лезете так воинственно? Нас тут для кино снимают, а этот, с кулаками, со свирепой рожей, господи — вся Польша увидит!

Только теперь все заметили позади Ясенчика мужчину с растрепанной шевелюрой, в спортивном костюме. На подоконник забрался, шельмец. Хочет все видеть, все слышать и то и дело нацеливает на людей свою камеру.

— Мы приветствуем польскую кинокомпанию и шагаем культурно, с достоинством, чтобы зрители в кино нами любовались! Выходят курпики из Остроленки! Живо, легко, улыбаясь в камеру!

Его уже слушались, ему верили. Он овладел положением. Повеяло организованностью, и в недавно еще бушующей, качающейся из стороны в сторону массе образовалось стремительное течение. Делегация за делегацией, шагая в ногу, выходила на большак, строясь в колонну, всего около тысячи человек.

Когда Ясенчик подошел к голове колонны, где стояли Куявы, он увидел Щенсного и Владека с Марысей в первом ряду. Жекуте открывало шествие.

— Вы что, нахалы, не могли даже мой Пшиленк пропустить?! За мои-то старания?

— За свои старания становись впереди нас, а Пшиленк пойдет сзади. В другой раз пусть не зевает.

Так они и пошли, за Ясенчиком и Моисеем, который оказался крестьянином из Новосельцев по фамилии Поточек, членом комитета. К ним присоединился мужчина с камерой, которым Ясенчик пугал людей, говоря, что он снимает для кино. Это был — как выяснилось — редактор из Варшавы. Приехал за материалом для репортажа.

Было погожее летнее утро, часов восемь, не больше. Они шли бодрым шагом под свежим еще ветерком, но уже чувствовалось, что день будет жарким. Ясенчик рассуждал с Поточеком о здешней подзольной почве, о свиноводстве и коневодстве, чем славятся Новосельцы.

— И подумать только, — обратился к Щенсному редактор, — что всю эту затею спровоцировал, в сущности, мой приятель.

— Неужели?

— Вне всякого сомнения. Кто когда слышал про Пыжа? Пыжа открыл Опиола, мой коллега, тоже журналист. Открыл и сказал новосельчанам: «Знаете ли вы, что в Новосельцах был староста, Михал Пыж, который триста лет назад защитил округу от татарского нашествия? Он заслужил себе курган». С этого началось. А поскольку теперь остро встал вопрос об обороноспособности страны, то руководство Стронництва людового ухватилось за это и раздуло на всю Польшу, в таком примерно духе: подобно тому как столетия назад новоселецкий староста защитил родную землю от татар, как в тысяча девятьсот двадцатом году другой староста из этих же мест, из Вежхославиц, — вы знаете, Витос? — защитил ее от большевистского нашествия, так и теперь вся надежда на польского мужика. Крестьянин — эта сила и опора армии — вот кто защитит и спасет!

— Но ведь не задаром, я полагаю, на каких-то условиях?

— Вы угадали. Стронництво людовое явно хочет запугать санацию мужиком, это же видно сразу. Напугать мощной народной демонстрацией и потребовать для себя участия в правительстве. Ничем другим я не могу объяснить всю эту затею.

— А правда ли, что Витос?..

— Как будто. Так говорят. Во всяком случае, все верят, ждут этого… Посмотрим… Да, хотелось бы посмотреть на лицо Рыдза, когда к нему из-за кургана шагнет Витос с протянутой рукой…

Он улыбнулся и даже зажмурился, представив себе эту встречу изгнанника с первым после президента Лицом — лицом с большой буквы, а Щенсный готов был поклясться, что они уже где-то встречались. Ему было откуда-то знакомо это романтическое лицо с баками, с молодой густой бородкой, словно из прошлого века, лицо полумальчишечье, полубарское, хотя и сильно обросшее. Он бы, несомненно, вспомнил, но в этот момент Ясенчик громко расхохотался, и он невольно повернулся к нему:

— Что это ты?

— Вот комедия! Помереть можно от смеха! Как они в Новосельцах ссорились: кого пригласить и куда посадить? Ты много потерял, что не слышал этого.

Поточек, польщенный этим проявлением восторга, скромно хмыкнул в кулак:

— Да, всяко бывало. А все потому, что мы не ввели старосту в комитет.

— Неужели обиделся?

— Еще как! «Ничего у вас без меня не получится» — так он грозил, уходя ровно год назад, потому что мы целый год готовили этот праздник. А потом все время присылал комиссара, чтобы мы подписали декларацию. Комиссар чуть ли не каждую неделю наезжал. И всякий раз мы заново писали, что за все ручаемся и все берем на себя, пока ксендз в конце концов не испугался: «Люди добрые, а если, не дай бог, притащится какая-нибудь «большевия»? Разве ж можно за всех ручаться? Этак нам не миновать Березы!»

— Значит, вы все же немного боялись?

— Да нет же. Знай себе насыпали курган. Три месяца, с апреля. Вся деревня работала, чего тут бояться? Всем миром ведь! Нет, страха не было, только разные недоразумения, склоки какие-то. С камнем, например.

— Значит, вы на кургане камень поставили? Хоть красивый?

— Еще бы! Хорош камень, хорош… Большой, массивный, такой весь гладкий, а по бокам зернистый — словом, чудо камень! От Общества народных школ в Жешове. Сами предложили. Прекрасно, но какую надпись на нем сделать? Начался спор из-за надписи. Ксендз говорит: «Кисель должен быть обязательно!» А я не соглашаюсь. Тогда