Тем более он знал, что я сплю не один. Короче говоря, что-то его в этом деле интересует, уж не знаю что. Может, деньги, может, женщина, а может, вы взяли под стражу одного из его лучших соглядатаев или… Нет, с прокуратором никогда ничего не знаешь наверняка.

— Господин прокуратор может быть уверен, — стараясь сохранять достоинство, ответил Каиафа, — что ни в этом, ни в каком другом случае ему не надо сомневаться ни в нашей справедливости, ни в нашем благоразумии, ни в нашей преданности.

— Надеюсь, так оно и есть, — сказал Лепид. — Не этого ли беднягу вы судите?

— Этого.

— Красивый. Только, кажется, немного испуган? А? И похож на египетских колдунов, о которых мне рассказывал мой учитель. Он говорил, что они медленно махали своими палочками, и человек засыпал, а проснуться мог в пруду с крокодилами. Ладно, прежде чем я вас всех усыплю своей болтовней, отправлюсь-ка я сам спать, не то еще попаду в переделку с… с кем-нибудь. Спокойной ночи, и не забудьте, что сказал прокуратор.

Иудеи поклонились. Лепид помахал рукой, послал всем воздушный поцелуй, ухмыльнулся и, стуча каблуками, зашагал к двери.

— Никодим! — вскричал Каиафа. — Это Никодим! Вспомнив о посторонних, он оборвал себя и приказал зачитать последнее обвинение.

— Ты обвиняешься в надругательстве над троном благословенного Мессии, сына Давида, совершенном вечером одиннадцатого дня месяца Нисан, несмотря на сопротивление стражника. — Ты признаешь себя виновным?

Иисус не ответил.

Первым свидетелем был стражник, который все рассказал довольно правильно, только в два раза увеличил число своих противников.

Вторым свидетелем был Иуда, который заявил, что ничего не знает, и никакие увещевания судей не. смогли заставить его изменить показания.

Каиафа обвел взглядом присутствующих и, когда этого уже никто не ждал, обратился к Иисусу, рассчитывая вырвать признание, которое вполне могло скрасить его разочарование. С издевательской учтивостью он сказал:

— Если ты был столь любезен и ответил на вопрос о том, кто ты есть, вероятно, ты сделаешь нам одолжение и ответишь еще на один вопрос. Не ты ли благословенный Мессия, сын Давидов?

Иисус ответил:

— Ты узнаешь это еще до скончания дня, когда увидишь Сына Человеческого среди небесных облаков по правую руку от Всемогущего. На сей Святой горе останется след от его ноги.

Каиафа вскочил с места и, разорвав оскверненные одежды, вскричал:

— Не нужны нам свидетели! Разве мы сами не слышим, как он богохульствует?

Судьи удалились решать, что делать дальше.

— Если бы это было обычное дело, — сказал один из них, — я бы предложил передать его в Высший суд, потому что у него право выносить смертный приговор за богохульство, а Синедрион может только назначить тридцать девять ударов бичом. Досточтимый Каиафа справедливо заметил, что нам не удалось вменить узнику ни насилия, ни подстрекательства к насилию за то, что он восхвалял древний Израиль и побывал в комнате с очагом. У меня только один довод против. Как нам убедить Высший суд в его виновности?

Каиафа ухватил суть его речей.

— Мой просвещенный друг прав. От него не укрылось, что суд не считает хулу серьезным преступлением, если она не связана с именем Бога. Проще говоря, узник произнес слово «Всемогущий» как синоним Имени, не объявив себя ни Благословенным, ни Мессией, поэтому он виновен только в том, что наказуемо тридцатью девятью плетьми. Очень неприятно. Вы можете что-нибудь посоветовать или предложить?

— Мы можем только, — сказал Анна, — передать его дело прокуратору. Не знаю, как серьезно нам надо отнестись к словам его шута о том, что узник — тайный осведомитель Рима. Еще во времена старого Ирода было ясно, что от провокаторов, я не говорю о шпионах, нет никакого толку, так что Пилату не стоило бы терять на них время, однако, если этот человек действительно его осведомитель, его надо судить еще строже. Мы представим прокуратору доказательства, что он нарушал порядок и претендовал быть Мессией. Конечно, с точки зрения Моисеева Закона, этих доказательств, к сожалению, недостаточно, но прокуратора они должны удовлетворить. Полагаю, мы также не забудем об ответе узника на последний вопрос, тсоторый для любого иудея, кроме хитрых фарисеев, является богохульством и заслуживает смертного приговора. Мы будем просить прокуратора, чтоб он позволил казнить его по обычаю наших предков, то есть забить камнями, конечно же, за стенами города. Господин прокуратор, надеюсь, снизойдет до наших пожеланий, поскольку доказано, что узник — смутьян, а я через секретаря по восточным делам сообщу ему, что мы отказываемся от некоторых законов фарисеев во имя мира и Моисеева Закона. Казнь можно устроить у Рыбных ворот. Тамошние жители уже побили его однажды; кажется, тогда он тоже подстрекал к беспорядкам. И последнее: если мы сейчас не примем решение, то не сможем закончить дело до завтрашнего вечера, когда начнется Пасха, да еще и суббота. Вряд ли мне надо напоминать вам, что смертный приговор не будет вынесен Высшим судом в один день, а держать узника под стражей весь праздник не решится ни один еврейский суд. Римское же правосудие действует гораздо быстрее.

Предложение Анны было принято: против оказались только три человека, не состоявшие с ним в родстве.

— Суд постановляет, — объявил Каиафа, — передать дело прокуратору Иудеи. Свидетели должны быть готовы предстать перед прокуратором, если потребуется. Суд не считается распущенным до окончательного вынесения приговора. Стража, уведите подсудимого.

Глава двадцать восьмая

ТРИДЦАТЬ ЗОЛОТЫХ ТАЛАНТОВ

Не сумев убить Иуду, Петр кинулся обратно в город. Он прибежал в галилейский квартал и, постучавшись к местному председателю партии зилотов — борцов-националистов, сообщил ему, что Иисус взят под стражу. Обнажив меч, он потребовал, чтобы все, кто не считает себя трусом, последовали за ним брать дом Анны приступом, освобождать Иисуса и рвать на куски Иуду ради спасения честного имени Галилеи. Он убедил зилотов в том, что Иисус скинул в конце концов маску робости и взял в руки меч ради освобождения Израиля. Вскоре были оповещены все зилоты, и пришли человек двадцать, осмелевших после пасхальных возлияний. Они прятали под плащами мечи и клялись освободить Иисуса или погибнуть.

Петр повел их на улицу, и, хотя он просил их соблюдать осторожность, они тотчас принялись выкрикивать угрозы и махать над головой оружием. Кто-то затянул известную в народе балладу, и все с удовольствием подхватили ее, шагая по узким пустынным улочкам:

Проклятие Боефам

И жезлам их проклятье, Проклятье дому Анны,

Интригам их проклятье!

Проклятие Канфере.

Проклятье перьям их, Проклятье Фиави,