познаний и глубокого практического знакомства с аграрным вопросом у него не было. Дочь реформатора М. П. Бок простодушно отметила в своих воспоминаниях, что отец «очень любил сельское хозяйство и, когда бывал в Колноберже, весь уходил в заботы о посевах, покосах, посадках в лесу и работу в фруктовых садах». Этого «дачного» опыта было, разумеется, маловато. В 1902 г. Столыпин участвовал в трудах виттевского Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности и там усвоил мнение, что для решения всех проблем достаточно уничтожить общинную чересполосицу и расселить крестьян по хуторам. Однако ясного представления о сложности дела и плана реформ к моменту своего назначения на пост министра внутренних дел бойкий провинциал не имел и позаимствовал разработки своего товарища (так официально называлась тогда должность заместителя министра) Владимира Гурко, занимавшегося подготовкой земельной реформы еще при Плеве.

Существо аграрной реформы, за которой закрепилось название «столыпинской», состояло в форсированном разрушении крестьянской поземельной общины и проведении «землеустройства» для ускоренного формирования класса «крепких» крестьян-собственников. Крепкий хозяин, решивший «аграрный вопрос» за счет односельчан, должен был – по замыслу премьера – иметь право голоса в местном самоуправлении и возможность вывести в люди детей (чему должно было служить введение всеобщего начального образования); для менее удачливых предусматривалось переселение в Сибирь и на другие окраины с наделением землей за счет аборигенов. Расширению частной крестьянской земельной собственности должно было способствовать предоставление крестьянам льготного кредита через Крестьянский поземельный банк.

Первым шагом на этом пути стало уравнение крестьян с другими сословиями в гражданских правах. Указом 5 октября 1906 г. крестьянам предоставлялось право свободного получения паспортов и выбора места жительства, отменялись телесные наказания по приговору волостных крестьянских судов.

9 ноября 1906 г. был опубликован указ «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянского землевладения и землепользования». Пустое канцелярское название маскировало важнейший государственный акт, открывавший крестьянам выход из общины с «укреплением» надельной земли в личную собственность.

Существенно, что при этом большая часть земель переходила не в семейную собственность, каким доселе было деревенское владение наделом, а в личную собственность «домохозяина». Однако при этом правительство стремилось ограничить свободную мобилизацию земель и сохранить бывшие «надельные» земли в руках крестьянского сословия. «Крестьяне-укрепленцы» могли продать свои наделы лишь лицам, «приписанным к сельскому обществу». Надельная земля не могла быть заложена иначе как в Крестьянский банк и «завещана иначе как по обычаю».

Крестьянин мог «укрепить» за собой полевые участки в том виде, в каком ими пользовался (иногда число этих «полос» в разных полях доходило до сотни), или с согласия общины свести все эти полосы в один участок – «отруб». Если крестьянин выходил на «хутор», то есть переносил на отруб усадебные постройки, он мог претендовать на дополнительную прирезку земли в размере оставляемой в деревне усадьбы. Для укрепления «полос» достаточно было получить разрешение простого большинства сельского схода, а для создания отруба или хутора – согласие двух третей крестьянского схода. Однако произвол общины был исключен. Если «сельское общество» по каким-либо причинам отказывалось в течение месяца со дня подачи заявления «выделенца» составить «приговор» с описанием укрепляемых участков, «выдел» оформлялся постановлением земского начальника.

Правительство всячески содействовало образованию хуторов, хуторянам, в частности, выдавались на особо льготных условиях ссуды Крестьянского банка. Предпочтение, отдаваемое хуторскому хозяйству, объяснялось не только тем, что при этом формировался слой крестьян, владевших участками, в наибольшей степени отвечающих требованиям рационального хозяйствования. Вторая цель правительства состояла в том, чтобы разрушить компактное и спаянное деревенское сообщество, ибо, как писал Столыпин, «дикая, полуголодная деревня, не привыкшая уважать ни свою, ни чужую собственность, не боящаяся, действуя миром, никакой ответственности, всегда будет представлять собой горючий материал, готовый вспыхнуть по каждому поводу».

Энергичные землеустроительные работы начались уже в январе 1907 г. (к 1911 г. землеустройством было занято уже более 5 тыс. казенных землемеров). Но только 14 июля 1910 г. был принят Государственной думой закон, утвердивший основные положения указа 9 ноября 1906 г. и несколько даже упростивший порядок выхода крестьян из общин.

В доказательство успешного хода столыпинской реформы обычно приводят статистические данные. Если судить по отчетам Главного управления землеустройства и земледелия, во главе которого стоял ближайший единомышленник Столыпина А. В. Кривошеин, то реформа действительно продвигалась успешно. С 1907 по 1915 г. 3 млн 373 тыс. домохозяев (36,7 % от их общего числа) подали заявления о выходе из общины. Из них 2 млн 478 тыс. домохозяев (26,9 %) формально укрепили землю в личную собственность. Из земельного запаса Крестьянского банка в 1906–1915 гг. было продано крестьянам 3,7 млн десятин земли, на которых к 1915 г. было образовано 7,7 тыс. хуторов и 14,3 тыс. отрубов. Из Европейской России за Урал переселилось 3 млн крестьян, по большей части малоземельных бедняков.

Реальность, скрывающаяся за этими цифрами, сложнее и гораздо в меньшей степени позволяет говорить об успехе. Достоверность самой этой статистики вызывает большие сомнения. Специальным циркуляром Министерства внутренних дел служащим было объявлено, что «оценка их служебной деятельности» и продвижение по службе будут поставлены в зависимость от успеха реформы. Чиновники старались как могли. Выборочные проверки, проведенные министерством в нескольких губерниях, выявили до 10 % приписок. Но даже реально выделившиеся не образовали чаемого «крепкого» крестьянства. Само Главное управление земледелия вынуждено было признавать, что «хутора, выделенные из общинных земель, во многих случаях маломерные и слабые». Новгородский агроном Анатолий Клопов, получивший право писать о положении дел в стране лично государю, в ноябре 1909 г. так описывал положение хуторян в центрально-черноземных губерниях: «…семьи из 10 человек, сидящие на клочке в 2–5–6 десятин земли, затратившие последние гроши, добытые путем займа, на перенос своих хат, живущие впроголодь на покупном хлебе уже теперь после обильного урожая… Доходов впереди никаких, и остаются неудовлетворенными… самые элементарные нужды. Многие сидят без воды, так как лужи, из которых они черпали воду, замерзли, на устройство же колодцев нет средств». Хутора, созданные на покупных землях, в частности на землях Крестьянского банка, были крупнее и крепче. Но и среди них около четверти были фиктивными (администрация банка предпочитала именовать их временно «не обустроенными»), владельцам не хватало средств, и они не торопились покидать деревню, а на хуторской земле ставилась «скверная хижина» и «намек на будущие постройки».

Структурные реформы обходятся дорого, но Столыпин, кажется, этого не понимал. На вооружения Россия потратила в 1907–1913 гг. 4,36 млрд рублей; на поддержку поместного дворянства – 987 млн, а на важнейшую аграрную реформу отпустили всего 56,6 млн. Несостоявшийся фермер, разоренный «отрубник», обозленный нищий переселенец стали наглядными «агитаторами» против реформы.

Экономический эффект столыпинской аграрной реформы был скромным, во всяком случае, в науке на этот счет продолжается полемика. К 1917 г. до 80 % крестьянских земель продолжали оставаться в чересполосном состоянии и обрабатывались по архаической трехпольной системе. Общий подъем сельскохозяйственного производства в стране, по всей видимости, обеспечивался главным образом «культурными» помещичьими хозяйствами.