В результате манипуляций с избирательными куриями iii Государственная дума давала и совершенно искаженную картину политического спектра. Левый фланг Думы был слаб и малолюден, там помещалось 13 трудовиков и 19 социал-демократов. Левыми в новой Думе оказалось 53 кадета, прежде составлявших думский центр. Господствующее положение в центре занимала фракция «Союза 17 октября» (154 депутата), к которой тесно примыкало 28 «прогрессистов». Зато в Думе впервые образовался мощный правый фланг (147 депутатов). В результате главную задачу столыпинского правления – создание новой социальной опоры монархии в лице крестьян-собственников – предлагалось решать Думе с преобладанием дворян-помещиков, размещавшихся на правых скамьях, и представителей торгово-промышленного сословия, составлявших партию октябристов.

В октябристах Столыпин нашел на первое время надежных союзников. Программа умеренно либерального и умеренно патриотического «Союза» отличалась неопределенностью, из-за которой газетные остряки нарекли партию «союзом пропавшей грамоты». По существу, она сводилась к «развитию и укреплению начал конституционной монархии и установлению тесного единения монарха с народом». В речи на первом всероссийском съезде Союза в феврале 1906 г. Д. Н. Шипов так пояснял этот пункт партийной программы: «Мы – искренние монархисты по убеждению; мы видим в конституционной монархии противодействие идее деспотизма олигархии или массы. Монарх – выше всех политических партий, и поэтому свобода и право каждого гражданина наиболее обеспечены при конституционной монархии». Чтобы вполне оценить радикальность этой позиции, надо принять в расчет, что правые партии и сам Николай ii не считали, что с появлением Думы и Основных законов Россия сделалась конституционной страной (из Основных законов было изъято упоминание о «неограниченности» монаршей власти, но осталась ее характеристика как власти «самодержавной»). Октябристы были безусловными сторонникам конституционной монархии и гражданского равенства, но они одинаково чурались как близоруко-реваншистской дворцовой «камарильи», так и непрактичных леваков – кадетов. Это сближало их со Столыпиным; близка к столыпинской была и неразработанная в деталях аграрная программа партии. Важным обстоятельством, обеспечившим возможность такого союза, была готовность октябристов ждать коренных политических реформ до того момента, когда для них возникнут социальные предпосылки, довольствуясь до тех пор частными мерами. Как и Столыпин, они были убеждены, что Россия может стать свободным правовым государством лишь тогда, когда основная масса населения – крестьянство, оценив преимущества частной собственности, поймет ценность свободы и права. До этого, как выражался Столыпин, писаные конституционные права будут лишь «румянцем на трупе». Кроме того, союз Столыпина с октябристами был в значительной степени скреплен «личной унией». С лидером октябристов А. И. Гучковым Столыпин познакомился в апреле 1906 г. в доме своего брата, известного петербургского журналиста А. А. Столыпина. Между двумя политиками сразу возникла «дружеская приязнь», и с тех пор они не только переписывались, но и частенько встречались в неофициальной обстановке. В этих приватных беседах они обсуждали политические проблемы и вырабатывали тактику совместных действий. В результате октябристы выдали Столыпину карт-бланш и на несколько лет стали «правительственной» партией в отечественном смысле слова: не правительство выполняло волю партии, а партия выполняла волю правительства, за что и получила прозвище «партии последнего правительственного распоряжения».

Третьеиюньская избирательная система позволяла создать в Думе два большинства. Первое, охранительно-монархическое большинство, необходимое для проведения репрессивных мер, образовывалось при солидарном голосовании октябристов и правых. Для чего А. И. Гучков при помощи Столыпина «произвел раскол в правом секторе Думы, выделив из нее более умеренные элементы, которые могли бы оказать поддержку столыпинскому министерству». На сторону Столыпина стали умеренно правые и националисты, в отличие от крайне правых, во главе с Н. Е. Марковым и В. М. Пуришкевичем, лидерами черносотенного «Союза русского народа».

Второе, либерально-реформаторское большинство возникало при блокировании октябристов с кадетами, которые на своем пятом съезде в октябре 1907 г. смиренно постановили, что идут в Думу для «органической работы» в качестве «ответственной оппозиции».

Премьер, имея два большинства на все случаи жизни, получил полную свободу рук для проведения собственного курса. Третья Государственная дума стала послушным орудием в руках Столыпина – и проработала весь положенный по закону срок (1907–1912). Политическая стабильность была достигнута. Но и цена ее оказалась велика.

Дума первых двух созывов – бестолковая, истеричная, подчас хамоватая – вызывала отвращение не только у правых. Сергей Булгаков, принадлежавший к левому крылу второй Думы, с глубоким презрением писал о ее «нелепости, невежественности, никчемности, о том, что она в своем убожестве даже не в состоянии была заметить, что сама она не была пригодна ни для какого дела и утопала в бесконечной болтовне». Но – как ни прискорбно это сознавать – эта «говорильня» вполне выражала «чаяния» страны.

В праве iii Думы говорить от лица нации сомневался даже ее председатель (с 1911 г.) Михаил Родзянко. Столыпинский курс законодательно оформляло грубо фальсифицированное народное представительство. Действия правительства оказывались, таким образом, вполне законными, но не легитимными, то есть правительство действовало в рамках законов, но сами эти законы не признавались страной справедливыми.

Столыпина «закономерность» действий правительства мало заботила. Он твердо вел линию, которую считал единственно верной. Важнейшие социально-экономические меры премьер в случае замедления и противодействия своим планам ничтоже сумняшеся проводил в обход законодательных учреждений, широко пользуясь 87-й статьей Основных законов, позволявшей принимать законодательные акты высочайшими указами в промежутках между сессиями законодательных палат. И даже специально устраивал для этой цели палатам внеурочные «каникулы».

Оправданием «чрезвычайщины» служили Столыпину ссылки на происки революционных экстремистов. «Государство обязано, – убеждал премьер Думу, выступая по вопросу об отмене закона о военно-полевых судах, – когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы для того, чтобы оградить себя от распада… Когда дом горит, господа, вы вламываетесь в чужие квартиры, ломаете двери, ломаете окна». Это «состояние необходимой обороны», по мысли Столыпина, требует не только применения широких репрессий, но и подчинения государства «одной воле, произволу одного человека».

Несостоявшееся умиротворение

Главной целью Столыпина было общее «умиротворение» страны, глубоко потрясенной революцией. Прочного умиротворения, однако, нельзя было достигнуть одними репрессиями. В записке, поданной царю в январе 1907 г., Столыпин доказывал: «Реформы во время революции необходимы, так как революцию породили в большой мере недостатки внутреннего уклада. Если заняться исключительно борьбою с революцией, то в лучшем случае устраним последствие, а не причину: залечим язву, но пораженная кровь породит новые изъязвления». В своих реформаторских намерениях Столыпин был исключительно тверд и искренен. Когда В. И. Гурко, заместитель министра внутренних дел, одним из первых приехал 12 августа 1906 г. на развалины премьерской дачи на Аптекарском острове, разнесенной бомбой террористов, причем была тяжело ранена дочь Столыпина, первой фразой, которую он услышал от премьера, было: «Это не должно изменить нашей политики; мы должны продолжать осуществлять реформы; в них спасение России».

Главной язвой было несовершенство крестьянского «уклада». За его исправление Столыпин и принялся со всей прямолинейностью и ревностью неофита. Специальных теоретических