содержание Вашего письма побуждает меня после достаточно долгого размышления вновь Вам написать, так как Вы в Вашем письме защищаете право подавать как объективное – искажение того или иного образа. Вы ссылаетесь на то, что термин «непроницаемое животное» в отношении Санчо применен самим Шаляпиным в письме к Горькому, но в передаче об этом не упомянуто. У каждого, слушавшего передачу, создается впечатление, что такое понимание Санчо не только разделяется редакцией, но вообще соответствует и пониманию Сервантеса. Ведь название передачи было «О бессмертном рыцаре печального образа», а не об опере Масснэ, которую, кажется, никто не считает, в целом, шедевром, и не о мнении Шаляпина, у которого было немало ляпсусов в жизни. Я, конечно, помню немного из оперы Масснэ, помню только, что, кроме указанной мною центральной арии, она не оставила сильного впечатления, но ведь слова-то Санчо «пойдем, святой герой, пойдем скитаться снова» взяты из оперы Масснэ, а не из романа, так что основное – сознательная преданность Санчо – у Масснэ сохранено.

Я возражаю против того, чтобы единственное толкование, данное в широковещательной передаче, посвященной какому-либо классическому образу или исторической личности, было основано на ошибках или сознательных искажениях образа или личности, сделанных даже самыми выдающимися представителями культуры. Для иллюстрации этого остановлюсь на трактовке национальной героини Франции Жанны д’Арк рядом выдающихся писателей.

Шекспир в пьесе «Генрих VI» называет ее «проклятой черной служительницей ада». Вольтер в «Орлеанской девственнице» подверг ее осмеянию. Такие злобные, несправедливые суждения были вызваны необузданными «убеждениями чувства»: у Шекспира ультрапатриотизмом, у Вольтера – еще более неистовым антиклерикализмом.

Но, вероятно, почитатели святой Жанны не искажали этого образа? Обратимся к одному из шедевров мировой литературы – «Орлеанской деве» Шиллера, которую Гёте считал его лучшим произведением.

История гениальной девушки хорошо известна: благодаря своему энтузиазму и полководческому таланту она освободила Орлеан, нанесла ряд поражений англичанам, короновала в Реймсе Карла Седьмого, из-за предательства завистников оказалась в плену, была предана Карлом Седьмым, которого она возвела на престол, и, наконец, была торжественно сожжена как еретичка и сообщница дьявола. Протоколы допроса полностью сохранились: из них ясно, что главный обвинитель, епископ Кошон, был, видимо, честным человеком, искренне убежденным в том, что Жанна была орудием дьявола, а не Бога. Как можно повторять такую нелепость? Но если мы возьмем пьесу Шиллера (существует, как известно, прекрасный и очень близкий к подлиннику перевод В. А. Жуковского, в измененном виде, послуживший в качестве либретто оперы П. И. Чайковского), то там мы увидим, что главным обвинителем Жанны выступает ее собственный отец, Тибо (действие IV, явление 10-е):

(к королю): Ты думаешь: могущество небес

Тебя спасло – ты, государь, обманут;

Народ, ты ослеплен; вы спасены

Искусством адовым…

За Жанну пробует заступиться ее верный поклонник Дюпуа, но страшные удары грома его прерывают, Жанна молчит, и это истолковывается как признание вины, и даже ее жених, Раймонд, не покидающий ее в изгнании, думает, что она колдунья. После ряда перипетий Жанна погибает не на костре, а в сражении, спасая «доблестного» Карла Седьмого, который мужественно спешил к ней на выручку. Все это – сплошная выдумка, вставленная для того, чтобы придать «романтический» характер Жанне. Почему же Жанна не отвечала на обвинения родного отца? Потому что она считала себя действительно виновной. А в чем она считала себя виновной? В том, то она нарушила обет, данный ею Святой Деве Марии (действие III, явл. 10-е):

Иоанна (Лионелю): Умри! Святая Дева

Моей рукой тебя приносит в жертву.

Но, пораженная видом его, она отпускает Лионеля на свободу и тем нарушает обет не щадить ни одного британца.

(Действие II, явл. 7-е):

Иоанна: Я вступила

С могуществом нездешним, строгим, недоступным,

Навек в связующий-ужасно договор:

Все умерщвлять мечом, что мне сражений Бог

Живущее пошлет на встречу роковую.

И после пощады, данной Лионелю, Жанна искренне убеждена, что Святая Дева разгневалась на нее. Она с ужасом смотрит на знамя с изображением Богоматери (действие IV, явл. 3-е):

Она, она!.. в таком являлась блеске

Она передо мной… Смотрите, гневом

Омрачено ее чело; и грозно

Сверкает взор, к преступнице склоненный…

При таком понимании Богоматери охотно поверишь, что Жанна служила адской, а не небесной силе. Логичен и вывод ее обвинителя, родного отца (действие IV, явл. 8-е). Тибо: «Жила б душа – пускай погибнет тело». В сущности, ее родной отец подписался под приговором инквизиционного суда.

Но может быть беспощадность Жанны – исторический факт? Ничего подобного, все, что нам известно, говорит за то, что она не только щадила обезоруженных врагов, но и энергично боролась с тенденцией некоторых солдат убивать тех пленных, за которых не рассчитывали получить выкупа. Это, например, прекрасно изложено у Марка Твена[228]. А наилучшее изображение Жанны дал из известных мне писателей Бернард Шоу («Святая Жанна»). Конечно, Шоу говорил своим языком и выражал свои мысли, но созданный им образ дает подлинное, неискаженное изображение гениальной девушки.

На примере Орлеанской Девы видно, что искажение благородного образа иногда проводится и на высоком культурном уровне. Я думаю, что оно недопустимо никогда, а тем более тогда, когда проводится в угоду господствующего деспотизма. А таких примеров в нашей действительности, еще не изжитой, можно привести немало. Возьмем, например, возвеличивание изверга нашей истории Ивана Грозного в пьесе А. Н. Толстого «Иван Грозный», где вместе с царем розовыми красками нарисован его главный палач Малюта и подлинно оклеветан геройский князь Михайло Воротынский. Возвеличен и «основатель Москвы» Юрий Долгорукий, прославившийся своим своекорыстием и вероломством; памятник ему до сих пор возвышается в Москве на месте уничтоженного обелиска Свободы. В угоду руководящим няням фальсифицируются классические произведения: в знаменитой опере «Иван Сусанин» герой оперы спасает Минина, что исторически совершенно нелепо. В опере Лысенко «Тарас Бульба» вместо описанного Гоголем трагического конца опера заканчивается взятием Дубно запорожцами.

Укажу еще две «щепки культуры», которые мне пришлось зарегистрировать за последние годы.

Д. Шостакович написал, как известно, в числе прочих произведений в дни блокады «Ленинградскую симфонию». Я плохо понимаю Шостаковича; стремление его понять и вызвало у меня желание посмотреть кинофильм с этим названием. Я ожидал, конечно, что услышу в прекрасном исполнении симфонию, а вся картина поможет ее понять. Картина подробно излагала обстоятельства Ленинградской блокады и создания симфонии и, наконец, подошла к главному: исполнению симфонии. И вот очень скоро к музыке