Шрифт:
Закладка:
Налоговые субсидии одобрялись на каждой сессии елизаветинского парламента, за исключением 1572 года, когда субсидию не запрашивали. Подсчитано, что совокупные денежные поступления от налогов с населения с 1559 по 1571 год составили £690 000; налоги, собранные с 1576 по 1587 год, принесли £660 000; а с 1589 по 1601 год – £1,1 миллиона[929]. Кроме того, духовенство платило налоги, когда их обеспечивали прихожане, за исключением 1559 года – тогда Мария простила последнюю церковную субсидию. В отличие от налогов с населения церковные сборы росли, особенно после 1594 года[930]. К 1598 году ежегодные церковные налоги, включая выплаты при вступлении в должность и десятину, в среднем составляли £35 000. В последние годы правления Елизаветы совокупные поступления от светских и церковных налогов достигали £115 500 в год[931].
Выделение субсидий продолжали обосновывать тем, что нужды обороны относятся к ведению королевского правительства, но, несмотря на новую теорию 1534, 1540, 1543, 1553 и 1555 годов, Елизавета и Тайный совет не стремились сделать правление прибыльным, и только необходимость была обоснованной причиной для налогообложения. Елизаветинская теория звучала сомнительно, поскольку акцент на доброе правление и выплату короной долгов в период до 1585 года был связан с фактом военной угрозы, а также с расходами на строительство береговых укреплений и колонизацию Ирландии. Логика налоговой доктрины середины эпохи Тюдоров – что государство должно брать на себя ответственность за государственный бюджет, индексируемый с учетом численности населения, инфляции, военных расходов и непомерной бюрократии – не поддерживалась[932]. Однако масштаб регрессии Елизаветы в теории налогообложения не следует преувеличивать. Лорд – хранитель печати Бэкон говорил парламенту в 1571 году: «Как “обычные” расходы всегда обеспечивались обычными доходами, так и “чрезвычайные” траты всегда поддерживались дополнительными субсидиями»[933]. Это заявление гораздо меньше допускает двоякое толкование, чем слова Фортескью в «Управлении Англией», где он доказывает, что только «чрезвычайные» издержки выше обычных средних подлежат возмещению через налоги. По теории Фортескью, расходы на ремонт крепостей, портов, укрепление и содержание гарнизона Берика должны были оплачиваться из обычного дохода короны[934].
Если, таким образом, налоговая теория Тюдоров достигла успеха к 1555 году, а затем сдала позиции, то более частую ситуацию для «государственных» финансов поддерживало допущение Елизаветы, что «чрезвычайные» затраты, какова бы ни была их причина, следует покрывать налогами. Поскольку четверть ее «обычных» расходов к 1572 году на самом деле оплачивалась из налоговых поступлений, финансовая практика королевы опережала ее теорию[935]. Да, прежний импульс был упущен, но реальный регресс наступил в 1620-х годах, когда юристы – собиратели древностей и противники герцога Бекингема перевели весь спор в средневековые понятия.
Краткосрочный дефицит покрывали займами, но после 1574 года иностранных заимствований стали избегать. Берли поставил во главу угла своей стратегии как верховного лорд-казначея заботу о запасах наличных денег. Накануне экспедиции Лестера в Нидерланды в казне находилось £270 000 наличными[936]. Это было значительное достижение, поскольку накопленный Марией дефицит составлял £300 000. Кроме того, издержки на военные операции в Шотландии и Франции в 1559–1560 и 1563 годах в целом вылились в £750 000 (включая военный флот, артиллерию и укрепления в Берике)[937].
С 1559 по 1574 год Елизавета взяла в долг за границей £1 миллион. Впоследствии королева занимала деньги только внутри страны. Корпорация Лондона ссудила £30 000 в 1575–1576 годах и £63 000 в 1588–1589-м. Вынужденные займы, наложенные в 1569, 1588, 1590, 1597 и 1601 годах, дали в целом £330 600. И наконец, £90 000 было взято взаймы у Лондона с 1598 по 1601 год. Все деньги, кроме £85 000, из этих внутренних займов брались без выплаты процентов. Вынужденные займы и ссуды Корпорации Лондона, следовательно, в сущности, означали применение королевской прерогативы. Подобно Генриху VII и Уолси, Елизавета понимала, что такие методы также усиливают королевский контроль над ресурсами, которые она решила извлечь, – пусть они были тягостными и непопулярными[938].
Тем не менее Елизавета и Берли позволили налоговой системе прийти в упадок. Причиной стало не только то, что сумма парламентских субсидий не росла в соответствии с инфляцией, несмотря на взлетающий уровень правительственных расходов, но и денежные поступления наличными упали вследствие неизменности налоговых оценок и широко распространившегося уклонения от уплаты налогов. Несмотря на то что Уолси отказался от стандартных налоговых ставок и жестких оценок благосостояния налогоплательщиков в пользу гибкого подхода, разработанного с целью максимально увеличить поступления, при Елизавете и налоговые ставки, и оценки имущества стали фиксированными. Во-первых, ставки зафиксировали на уровне шиллинга с фунта годовой стоимости земли или 2 шиллинга 8 пенсов с фунта стоимости товаров. Во-вторых, тогда как до 1563 года требовались оценки имущества под присягой, то позже основой для оценки стала декларация налогоплательщика без присяги. Как отметил Берли, признание принципа оценок, не скрепленных присягой, сократило налоговые поступления. Уполномоченные и оценщики тоже позволяли оценкам становиться стандартными в такой степени, что различия в благосостоянии отмечались недостаточно, имена новых налогоплательщиков не вносили в списки сразу, и поступления снова падали, если существующие налогоплательщики умирали или «беднели». И наконец, если Уолси старался облагать налогом наемных рабочих так же, как состоятельных владельцев недвижимости, то Мария и Елизавета в целом отказались от этих попыток[939].
Хотя в начале правления Елизаветы доход от субсидии равнялся £140 000, то в последние годы он составил только £80 000 и продолжил падать до £70 000 к 1621 году и £55 000 к 1628 году. В Сассексе средняя налоговая выплата 70 основных семей упала с £61 в 1540-х годах до £14 в 1620-е годы; а часть потенциальных налогоплательщиков вообще избежала налогообложения. В Саффолке в 1523 году налогообложению подлежали 17 000 человек, а в 1566 году только 7700. В Лондоне в 1563 году налоги платили 7123 человека, из которых 323 человека вносили в казну по меньшей мере £100, а в 1606 году, напротив, платили 4968 человек, из которых только 29 оценивались в £100 и выше. В 1576 году Тайный совет приказал налоговым уполномоченным удостовериться в том, что оценка имущества проведена справедливо и «отвечает целям парламента», а «не поверхностно, как обычно делалось раньше». Они должны были на себе показать пример «справедливого налогообложения», что побудило бы других признать более реалистичные оценки. В 1594 году поступил приказ: если кто-либо в коллегии мировых судей подаст декларацию с оценкой менее £20 в год, «пусть ожидает позора быть исключенным из коллегии»[940].
Однако и сам Берли уклонялся от уплаты налогов, несмотря на то что с 1572 года занимал пост верховного лорда-казначея. Он лицемерно сетовал в парламенте на налоговые мошенничества, но собственную оценку дохода неизменно держал на уровне 133 фунта 6 шиллингов 8 пенсов – его реальный доход составлял около £4000 в год. Лорд Роджер Норт допустил, что немногие налогоплательщики указывали более одной шестой или одной десятой своего реального имущества, «а многие были в 20 раз, некоторые в 30 и еще больше раз богаче, чем оценили, но уполномоченные не могли с этим справиться без присяги». И снова мировой судья в Сассексе жаловался, что «богатые часто
