Шрифт:
Закладка:
И вдруг волшебник вздрогнул. Мутная, застоявшаяся тишина, обволакивающая путников, всколыхнулась. Откуда-то с высоты, из-за невидимых сводов тоннеля донесся унылый, протяжный, леденящий душу вой, словно предсмертный стон, в котором звучала острая, надрывная жалоба, и холодная хищная злоба, и неизбывная, нечеловеческая тоска. Вой то поднимался, то падал, то отдалялся, то, казалось, звучал возле самого уха, сверлящий, словно бурав — и вдруг оборвался на какой-то жуткой и неестественной, нестерпимо пронзительной ноте. Гэндальф замер, сжав шмырово плечо — маг слишком, слишком хорошо знал, кто может издавать подобные звуки.
На калеку, казалось, вой и вовсе подействовал, как смертельное ранение. Волшебник мало что видел в кромешном мраке, но чувствовал, как рука его проводника стала мертвенно-холодной, точно лишенной жизни; секунду-другую Гэндальфу казалось, что Шмыр вот-вот рухнет замертво, прямиком в канал, в вязкую вонючую воду. Но, видимо, Пучеглаз все же кое-как справился с собой, хотя по-прежнему трясся всем телом, точно в лихорадке: он отшатнулся к стене, судорожно стуча зубами и тоненько всхлипывая от ужаса, из уст его вырвался хриплый стон…
— Шмыр, — прошептал волшебник, — не бойся, дружище. Не бойся! Они далеко…
Действительно — далеко? — спросил он себя.
Калека шумно, судорожно дышал в темноте. Поскуливая, он съежился под стеной канала, обхватив себя руками и втянув голову в плечи — жалкий, дрожащий — и вдруг принялся размеренно раскачиваться всем телом: вперед-назад, вперед-назад, точно огромная кукла-неваляшка. Волшебник поднял руку и нащупал его плечо… осторожно провел пальцами по покрытой мурашками холодной коже, сжал тощий шмыров локоть, сосредоточился, потянулся к спутнику мыслью и духом, пытаясь коснуться его многострадального фэа, перелить в него немного душевных сил, снять, хоть отчасти, шмыров исступленный страх, смятение, смертную тоску — и магу показалось, будто он неосторожно вскрыл в гангренозной душе калеки давно назревший, воспаленный нарыв… Весь гнусный осадок, мерзость, весь гной истомленного шмырова существа навалился на Гэндальфа, будто лавина, и едва не сбил его с ног — были в этом мутном потоке и ужас, и боль, и тревога, и одиночество, и вина, и ненависть, темное содержимое душевной клоаки…
Тем не менее нехитрое участие волшебника как будто помогло: хриплое конвульсивное дыхание Шмыра мало-помалу выровнялось — медленно, но верно он приходил в себя. Наконец тихо, как-то виновато замычал, словно прося прощения за проявленную слабость; убрал свою руку из ладони волшебника, вновь кое-как утвердился на ногах и неуверенно, прихрамывая, двинулся вперед. Гэндальф устало потащился за ним следом… Журчание стало слышнее, а течение под ногами — ощутимее: видимо, источник, питавший эту подземную речку, находился где-то совсем рядом. Дно канала начало подниматься широкими каменными ступенями, а потом волшебник споткнулся о выросший впереди высокий каменный выступ. Шмыр пошарил где-то возле стены, и маг почувствовал, как в руки ему всунули кремень и кресало; он высек огонь и зажег огарок свечи, припрятанный в неведомом тайнике припасливым Пучеглазом.
Теперь, при свете, можно было осмотреться. Сияние свечи отбило у мрака крохотный клочок пространства, и вокруг стали видны каменные, покрытые испариной и невнятными темными потеками стены тоннеля. Своды поднимались высоко и терялись где-то во мраке, под ногами тускло посверкивала лениво струящаяся вода. Канал закончился, впереди его преграждала глухая каменная стена, поток воды вытекал из-под неё — и устремлялся по желобу вниз, в канал, в крепостной ров, в овраг и дальше — на запад, к Андуину, увлекая с собой грязь и нечистоты, смешивая свои чистые воды с исторгнутой чревом Дол Гулдура гнусной болезнетворной отрыжкой.
Вправо и влево вдоль стены отходили узкие каменные лесенки. Оставив позади зловонный, наполненный гнилой водой канал, лазутчики натянули сапоги, поднялись по влажным выщербленным ступеням и оказались в нешироком подземельном коридоре; дрожащее пламя свечи выхватило из темноты стены, покрытые каплями влаги, низкий сводчатый потолок и бесчисленные каменные ниши, продырявленные справа и слева: некоторые из них были забраны ржавыми, сорванными с петель решетками. Тоннель выходил из мрака и уходил во мрак; низкие своды давили на плечи, темнота заполняла коридор до краев, аромат сточной канавы здесь смешивался с едким духом болотных испарений, запахом отсыревшей каменной кладки и плесени, смрадом какой-то сомнительной растительности: по углам коридора кучковались колонии мясистых, проросших сквозь растрескавшийся пол грибов, белесых и раздутых, как вспухшие, наполненные гноем и готовые вот-вот лопнуть прыщи. По камням медленно ползли слизни — жирные, глянцевито поблескивающие, как капли влаги, — и капли влаги — дрожащие и блестящие, как жирные слизни. Порой из-под ног что-то выворачивалось со злобным пронзительным писком, да и не все ниши в стенах были пусты; слева из мрака донеслось низкое утробное рычание, и в темноте вспыхнули два блестящих красных глаза, следящих за приближающимися лазутчиками жадно и настороженно. Какое-то существо сидело в каменном мешке, прикованное цепью к дальней стене, и весь пол в его обиталище был усыпан обглоданными костями — насколько Гэндальф сумел заметить, отнюдь не только крысиными. Впрочем, волшебник не успел установить, что за странная тварь коротала дни в этом мрачном застенке: в пятно света попала на мгновение лишь жуткая искаженная морда да мощная, покрытая редкой серой шерстью лапа со странно деформированной пятипалой кистью, отдаленно напоминающей руку человека — но Шмыр торопливо проскочил мимо, потянул Гэндальфа за собой, и, убегая дальше по коридору, лазутчики слышали, как позади загремела цепь и яростно заскрежетали по каменному полу смертоносные когти…
Впереди забрезжил жидкий желтоватый свет, и путники вышли в небольшой подземный зал, тускло освещенный масляными коптилками. Посреди зала чернело невысокое каменное кольцо колодца, прикрытого деревянной крышкой, а рядом стояли перевернутые вверх дном пустые ведра: колодцем пользовались. Возле стены виднелась основательная деревянная плаха с воткнутым в неё топором, лежала груда заготовленных факелов, и стояла кадушка, наполненная смолой. Шмыр задул свечу: сейчас в её скудном свете уже не было надобности. Из зала во все стороны расходились в темноту множество проходов и коридоров, и Пучеглаз, что-то прикинув в уме, уверенно свернул в один из них: такой же низкий, темный и мрачный, как и все остальные.
И почти тут же, не успели лазутчики дойти до первого поворота, как откуда-то спереди до них донеслись голоса и приближающиеся шаги: несколько орков (людей? уруков?) двигались по проходу прямехонько им навстречь.
Требовалось куда-то свернуть, чтобы избежать этого неприятного столкновения, но, увы, укрыться было негде: как назло, коридор не имел ни ответвлений,
