— Где Зина?

— За билетом ушла. Хочется ей проводить меня до Курганной, я отговариваю — она ни в какую…

Короче, стою, упираюсь, удерживаю велосипед за раму и руль. Такая неприятная ситуация, когда понимаешь что ты здесь лишний, а не уйти. Что-то такое у взрослых на языке — при мне не сказать. И ходят вокруг да около:

— Мы тут тебе в дорогу насобирали…

— Ой, да зачем?

А дед всё с узлом возится. Затянуло его, когда колесо в сторону повело.

Всё, в общем, всё как-то скомкано получилось. Надо было чуть раньше из дома выйти. Ещё до того как подошёл поезд, дорожники нас попросили с настоянных мест и принялись открывать железные двери склада. Отодвинулись дальше — машина «Почта» пришла, а мы ей проехать мешаем. Взяли ещё правей — какой-то обходчик из новеньких губищу свою оттопырил: «Вам что, мол, перрона мало?» А я, блин, с велосипедом — куда нафиг в ту толчею?

Дед посмотрел на это мероприятие:

— Езжай-ка ты, Сашка, домой. Управимся без тебя.

Как булыжник с души снял. Подошёл я к виновнице торжества, голову по-гусарски склонил:

— До свидания, — говорю, — Раиса Максимовна! Пусть у вас в жизни будет всё хорошо! (А сам себе думаю: если что-нибудь про ниточку скажет, значит точно та самая мымра, которую ненавидели все граждане СССР).

А она в ответ ровно то, что все взрослые говорят людям в моём возрасте:

— Спасибо за пожелания, Саша! Учись и слушайся маму. Она у тебя хорошая. — И улыбка во всю верхнюю челюсть.

Сел я на велосипед. Как гайну! От мыслей своих бегу. Лёгкость такая в ногах, будто только что вышел из кабинета зубного врача. Всё, отстрелялся! А совесть потихонечку давит. Та эта Раиса — не та, только я всё равно сподличал исподтишка. Кем ей быть, если я еёному мужу отхреначил верхушку служебной лестницы? Старшим научным сотрудником и женой председателя Крайсовпрофа? — Не велика компенсация за звание первой леди великой страны. К тому же по ним, по научным сотрудникам, поддержавшим горбачёвскую перестройку, она и ударит больнее всего.

Приехал домой, сел. Вспомнил как Рая впахивала на бывшей квартире. Так стыдно мне стало, и так захотелось, чтоб наша Раиса Максимовна оказалась не той, а какой-то другой.

Еле дождался, когда дед с мамкой вернутся. Я к ним с порога:

— Ну что, проводили?

— Куда оно денется?

— Про ниточку не говорила?

Дед озадачился:

— Надо же, угадал!

У меня и сердце застучало по пяткам:

— Что хоть конкретно сказала?

А мамка:

— Ты дашь нам пройти? — Вечно она в чужие дела лезет!

Выждал, когда всё успокоится, и к деду с тем же вопросом. Он даже сплюнул с досады:

— Отстань!

А я не сдаюсь:

— Скажи! Как ты не представляешь, насколько мне это важно!

И он, наконец, психанул:

— Что ж ты с ним будешь делать? Прилепился как банный лист к заднему месту! «Что говорила, да что говорила»… Заметила нить на моём пиджаке, взяла да сняла с обшлага. Ну как, полегчало?

Обиделся я на деда. Из такой ерунды создал интригу. Ничего не сказал, ушёл. Открыл было, томик Горького, да сразу и отложил, не читается. По радио та же тоска. Сегодняшний день радиофестиваля отдан Узбекистану. Звучит оратория «Ташкентнама» композитора Икрама Акбарова. Это оркестр, хор, солист плюс речетатив. Всё на чужом языке, долго и многопланово. В объёмах концертного зала с выверенной акустикой классика звучит потрясающе. Но слушать её по радио — прививать советскому человеку стойкое отвращение к музыке.

Мамка из кухни:

— Нельзя ли чуть тише?

Дед в унисон:

— Понимал бы слова — заплакал.

А бабушка шагнула через порог, глянула мне в глаза — и как когда-то:

— Федул, что губы надул? — Кафтан прожёг. — А велика ли дыра? — Один ворот остался. Пойдём внучок вечерять, пока пирог не остыл.

Вечно она с этою поговоркой! Ну как вечно? В прошлой жизни я её часто слышал, а вот последние тридцать восемь дней как-то не приходилось. Наверное, не было особой нужды её повторять.

По поводу крайнего срока, коим я ограничил своё пребывание в этой реальности, думалось разное. И чем ближе он подходил — тем

чаще. Хоть не было подходящей теории способной обосновать моё попаданство, росла в душе тайная убеждённость, что новая жизнь сорока днями не ограничится. Я так оборзел, что начал планировать будущее. Детская книжка «Кем быть?» опять обрела актуальность, но встречный вопрос «А вдруг?» мешал разогнаться так далеко, как хотелось. Я ждал послезавтрашний день с нетерпением и тревогой.

Пирог был большой, круглый. Как я люблю: с яйцом и зелёным луком. У бабушки так: если она печёт, то, как минимум, дня на три. А накануне пасхи конвейер вообще врубался на полную мощность. Все подоконнки в куличах, количество пирожков разного размера и сорта измерялось тазами. А вот с культурой горячих напитков у нас просто беда. Про кофе с какао я уже говорил, так вот, примерно так же было и с чаем. Заварка сливалась, если переставала менять цвет кипятка. Потом её навсегда заменит кубинский сахар-сырец. С ним-то любая заварка становится тёмно-коричневой.

Речь за столом шла о каком-то «ЗИЛе»:

— Рая сказала: «Пусть он пока у вас постоит. В течение месяца заберём. Машина надёжная, пользуйтесь».

— Ага! — возразила бабушка. — Да на грэца он сдался! Вдруг что-нибудь поломается? Кто за ремонт будет платить? Кучу денег, наверное, стоит…

— Съездим сегодня с Сашкой. Посмотрим, что там за «ЗИЛ». Заодно инструмент заберём, — подытожил обсуждение дед. — А вечерочком, по холодку, займёмся уже фундаментом.

Воздух после грозы густой, липкий и очень влажный. Стихию проволокло только по нашему краю, а потеет из-за неё