Неодолимый ужас охватил Смеяну, нож выпал из пальцев. Силясь поднять руку перед собой, она закричала, и темная Бездна глаз чародейки тянула ее разум прочь из тела, затопляла чернотой, и не было сил закрыть глаза.

И вдруг какой-то горячий вихрь набросился на Смеяну сбоку, что-то шершавое, мохнатое и очень сильное обхватило ее и сдернуло с места. Она катилась по земле, по твердым бугоркам замерзшей грязи, по скользкому ковру палых листьев, по мелким сучкам. В глазах у нее все вертелось, мелькало что-то пестрое. Земля была холодной, зябкая дрожь разом побежала по всему телу. Чары были разрушены; должно быть, так себя чувствует рыба, заснувшая в толще льда и внезапно освобожденная из прозрачного плена.

Очнувшись, Смеяна пыталась биться и кричать, рвалась на волю. Дикая сила, которую она и пыталась вызвать, кипела в ней горячим ключом, Смеяна слышала звериный визг, шипение, рычание и не осознавала, что издает эти звуки сама. Ей мерещились когти на руках, клыки во рту, и она рвалась, готовая растерзать врага, но не могла понять, где он и где она сама.

А потом ее вдруг отпустили. Разом ослабев, задыхаясь, она прижалась спиной к чему-то холодному и шершавому, даже не в силах сообразить, что это ствол старой березы. Дикий крик резанул ее слух. Торопясь разобраться, Смеяна открыла глаза.

Белая Звенила-Зимерзла лежала на земле, а на груди ее, вцепившись зубами в горло, стояла огромная рысь. В полтора раза крупнее обычного, лесной кот с длинными сильными лапами и торчком стоящими узкими ушами терзал когтями тело чародейки, а она билась, металась, но это уже были не сознательные усилия спастись, а последние судороги умирающего тела. Кровь ярко-алой струей била из ее горла, растекалась по мокрой земле, по блеклой прошлогодней траве, яркими каплями застывала на белой коре березок, дрожащих от ужаса. Смеяне казалось, что она различает крик деревьев: десятки тонких, эхом повторяющих друг за другом голосов.

Дернувшись в последний раз, тело Звенилы замерло, откинулась на мокрую землю рука с серебряными браслетами. Застыли подвески в виде лягушиных лапок, звон их умолк навсегда.

Рысь подняла окровавленную морду. На Смеяну глянули глаза – те самые золотые глаза с острым черным зрачком. Не в силах выдержать столько сразу, она опустила веки. У нее не было ни мыслей, ни чувств, ни страха, ни радости. С трудом где-то в глубине сознания выступало одно: вот они и пришли, те янтарные глаза леса.

Через несколько долгих мгновений слух ее различил неясный шорох впереди. Смеяна подняла веки. Потрясение исчерпало все ее силы, всю способность бояться или удивляться.

Перед ней, в двух шагах, стоял мужчина лет сорока или пятидесяти, с густыми седыми волосами, с короткой бородой и резкими чертами лица. В этом лице было что-то настолько нечеловеческое, что Смеяна ощутила сильный прилив ужаса – и одновременно трепетного восторга, как при виде божества. Но если при виде Макоши с Чашей Судеб в руках Смеяна ощущала отчуждение и страх, то теперь ее вдруг наполнило мощное влечение к этому человеку, чувство близости, какого не испытывала за свою жизнь ни к кому и никогда. Ей вдруг показалось, что она только сейчас родилась или проснулась после многолетнего сна. Все ее прежние чувства и привязанности потерялись, как мелкие ручейки перед могучим Истиром.

Глубоко дыша, впившись взглядом в янтарные глаза, Смеяна пыталась вспомнить хоть одно слово и не могла. Да было и не нужно: у нее с этим человеком был другой общий язык, отличный от человеческого.

Человек с янтарными глазами глухо кашлянул, как будто прочищал горло. Смеяна вздрогнула от этого звука.

– Ты кто? – хрипло спросила она, не узнавая собственного голоса, даже не зная, сказала она это вслух или только подумала.

– Я твой отец, – ответил ей человек с янтарными глазами. – Князь Рысей.

Глава 7

С вершины холма возле святилища битва была хорошо видна, но мало кто из женщин хотел на нее смотреть. Служительницам Макоши противен был вид проливаемой крови. Собравшись в подземном покое вокруг священной чаши, они вместе молили Великую Мать сохранить жизнь воинов – не разбирая племен и полков. Травницы уже кипятили отвары, разбирали полотно, готовясь перевязывать и лечить.

Дарована вышла из подземелья на воздух и остановилась на пороге храма, раздумывая, не пойти ли на холм еще раз взглянуть, как разворачивается битва и скоро ли конец. Княжна довольно быстро поняла замысел Держимира; с детства слыша вокруг себя разговоры воевод, она знала, чем сильна и чем слаба пешая стена, зачем возле нее конные крылья и что будет, если чужая конница прорвется к бокам стены или зайдет сзади. Различив с холма вторую дрёмическую стену позади первой, она порадовалась, что ее отец ни разу еще не встречался с Держимиром в ратном поле – вторая стена успешно прикроет первую, и охват не удастся. Правду говорил Прочен, что у упыря Держимира невредно и добрым князьям поучиться.

Вдруг чья-то фигура мелькнула в воротах святилища, и знакомое чувство тревоги толкнуло Даровану в грудь. Она отшатнулась, по первому побуждению желая скрыться в храме, но взяла себя в руки и осталась на пороге, вцепившись в толстый резной столб, словно ища поддержки. От этого гостя и в храме не скроешься, так нечего обижать богиню его вторжением.

Дарована не слишком любила своего названого брата: она так и не смогла простить Огнеяру свой испуг при том давнем похищении, а в глубине души ее язвило и его пренебрежение – ведь он отверг ее руку, которую Скородум готов был ему отдать, и женился на какой-то девчонке, которую Дарована даже не видела и никак не желала признать ее превосходство над собой. Несмотря на всю любовь к Огнеяру ее отца и мачехи, Добровзоры, Дарована ни на миг не забывала, что он – оборотень, существо непонятное и опасное. И никогда ее неприязнь не была так понятна и оправдана, как сейчас.

Огнеяр казался усталым и тяжело дышал: длинные черные волосы липли к потному лбу и к щекам, накидку он где-то сбросил и пришел в одной рубахе; на плечах виднелись темные мокрые пятна. «Опять оборачивался!» – догадалась Дарована, уже знавшая, что эта дрожь и тяжелое дыхание появляются у него после смены шкуры.

Но вот она взглянула на его лицо и вскрикнула: на щеках и на подбородке Огнеяра виднелись следы свежей крови. Подходя, он вытер лицо рукавом, но только размазал, а не стер. Рот его кривился, показывая клыки