в его представлении личность разлученного с ним царя, что-то вроде воплощенного Промысла; но это вовсе не тот царь, который назначает губернаторов, издаёт Высочайшие повеления и передвигает войска, а какой-то другой, самозданный, мифический образ, который завтра может вдруг предстать ему в лице пьяного дьячка или бессрочно отпускного».

Впрочем, К. Кавелин уже в 1874 г. отметил некоторый упадок народного обожания персоны монарха: «Пишущий эти строки не раз имел, к глубокому прискорбию, случай лично удостовериться, что простой народ, до сих пор свято чтивший имя царя, считавший его земным богом, теперь, видимо, к нему охладевает и ему приписывает тяжесть своего положения».

«Подмораживание»

Александр III недолго колебался в выборе пути — уже к концу второго месяца правления под влиянием своего бывшего учителя обер-прокурора Св. Синода К. П. Победоносцева, полагавшего политическую свободу «великой ложью нашего времени», он отверг программу Лорис-Меликова. Манифест от 29 апреля 1881 г. о незыблемости самодержавия, подготовленный Константином Петровичем совершенно келейно, за спиной его коллег по правительству, вызвал отставку министров-«либералов» — Лориса и А. Абазы, а чуть позже и Д. Милютина.

Для борьбы с крамолой были приняты экстренные меры. 14 августа 1881 г. последовало Высочайше утвержденное Положение Комитета министров о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия, вводившее режим усиленной охраны на части территории империи. Областная администрация — генерал-губернаторы, губернаторы, градоначальники — получила право во внесудебном порядке производить аресты на срок до 3 месяцев, налагать штрафы до 500 руб., воспрещать различные народные, общественные и частные собрания, делать распоряжения о закрытии торговых и промышленных заведений, осуществлять высылку подозрительных лиц (по согласованию с МВД), передавать отдельные дела на рассмотрение военного суда. Местные начальники полиции и жандармских управлений могли делать распоряжения о предварительном задержании на время до двух недель всех подозрительных лиц, о производстве во всякое время обысков во всех без исключения помещениях, фабриках, заводах и т. п. и о наложении ареста на всякого рода имущество, «указывающее на преступность действий или намерений заподозренного лица». 4 сентября 1881 г. в состоянии усиленной охраны были объявлены губернии: Петербургская, Московская, Харьковская, Полтавская, Черниговская, Киевская, Волынская, Подольская, Херсонская и Бессарабская; градоначальства: Одесское, Таганрогское и Керчь-Еникальское; уезды: Симферопольский, Евпаторийский, Ялтинский, Феодосийский, Перекопский и город Бердянск Таврической губернии; город Воронеж с уездом, города Ростов-на-Дону и Мариуполь Екатеринославской губернии, а с 1882 г. и город Николаев. Смягчённый вариант этого режима мог быть использован и в соседних областях, на которые он формально не распространялся. Усиленная охрана вводилась как временная мера, но снова и снова продлевалась, а для ряда территорий — Петербургской, Московской, Харьковской, Киевской, Волынской и Подольской губерний, Одессы, Таганрога, Ростова-на-Дону и Николаева — сохранялась непрерывно до 1917 г.

Б. Чичерин позднее так характеризовал этот режим: «[Итальянский политик Камилло] Кавур говорил, что всякий болван может управлять с осадным положением. Русские правители хотели оправдать это изречение, не понимая, что в их требованиях усиленных полномочий заключается сознание своей глупости. И эти чрезвычайные права, установленные для преследования политических заговорщиков, прилагались ко всему на свете: к извозчикам, к дворникам, к мостовым. Ссылаясь на положение об усиленной охране, начальники губерний налагали на домовладельцев совершенно произвольные штрафы; издавались правила для экипажей; закрывались торговые ряды и лавки; требовалось известное устройство мостовых. То, что по закону предоставлялось городским думам, было в силу безобразного толкования полномочий перенесено на полицию, которой произвол не знал границ. В Москве беззаконные штрафы, налагаемые обер-полицмейстером на извозчиков, в один год превзошли 100 000 рублей… Административные ссылки умножились в ужасающих размерах. Они прилагались не только к политически неблагонадёжным людям — понятие, которое уже само по себе открывало возможность самого широкого произвола, — но и вообще ко всякому лицу, почему-либо не угодившему начальству или просто повздорившему с полицией».

С 1881 по 1894 г. по политическим мотивам административной ссылке подверглись 3082 человека, т. е. почти 60 % всех ссыльных (5397) за этот период[619]. По числу политических заключённых статистики нет, но П. А. Зайончковский предполагает, что к 1895 г. их могло быть около 2 тыс.[620]

На первых порах это «подмораживание» большинством образованного класса было воспринято скорее одобрительно. Потрясение от трагической гибели Царя-Освободителя резко качнуло общественное настроение «вправо» — запрос на стабильность затмил запрос на перемены. К. Ф. Головин вспоминал, что «в [первой] половине 80-х годов… правительство было на зените своей популярности… даже резкая фигура Константина Петровича Победоносцева стала почти популярной… та безразличная среда, всегда готовая осмеивать власть и сочувствовать выходкам бунтарей, это среда, обнимавшая почти всю Россию… решительно отказывалась теперь питать своим сочувствием революционные корни». Один из столпов консервативной публицистики В. П. Мещерский в конце 1882 г. радовался, что подписка на его «Гражданин» «поднялась до цифры, до которой она никогда не доходила». Эта волна захватила не только обывателей — даже такой трезвый мыслитель, как Чичерин, в начале 80-х полагал необходимым прежде всего навести в стране элементарный порядок, а уж потом проводить реформы. Один из лидеров «Народной воли» Л. А. Тихомиров раскаялся в своих заблуждениях и, прощённый монархом в конце 80-х, вернулся из эмиграции на родину, сделавшись едва ли не лучшим апологетом самодержавия.

1882 г. ознаменовался ещё одной политической развилкой — новый глава МВД Н. П. Игнатьев предложил проект совещательного Земского собора, вдохновлённый И. Аксаковым. Стараниями всё того же Победоносцева и Каткова, давно уже распрощавшегося с либеральными увлечениями, эта попытка обновления государственного строя также была похоронена. Игнатьева сменил убеждённый враг всякой общественной самодеятельности Д. А. Толстой, видевший свою задачу в том, чтобы «не развивать, а парализовать всё оппозиционное правительству». С разгромом «Народной воли» натягивание вожжей не прекратилось. Режим, близкий к чрезвычайному, стал нормой существования. Всякие, даже сколь угодно робкие разговоры о смягчении административного гнёта бдительно пресекались. Чичерин, возглавлявший Московскую городскую Думу, во время коронации Александра III в мае 1883 г. произнёс речь на обеде для съехавшихся в первопрестольную городских голов, в которой выразил упование, что в скором времени «сама власть признает необходимым наше [т. е. общественных сил] содействие». Уже в конце июля Борис Николаевич получил письмо от московского генерал-губернатора В. А. Долгорукова, уведомлявшее его, что «Государь Император, находя образ действий доктора права Чичерина несоответствующим занимаемому им месту, соизволил выразить желание, чтобы он оставил должность московского городского головы». Так самодержавие потеряло едва ли не самого ценного своего сторонника (ценного именно своей свободной лояльностью) среди русской интеллектуальной элиты, пришедшего отныне к выводу, что «правительство вовсе не нуждается в порядочных людях» и что «[п]ри таких условиях ограничение самодержавной власти становится насущною потребностью».

К середине 80-х стало ясно, что никакой творческой идеи у нового царствования нет — ни (понятное дело) либеральной, ни славянофильской, ни даже банально реакционной («назад к